ужаса перед тем, что он намерен совершить. Но он решил оборвать мучения своей любимицы и уже не отступит, чего бы ему это не стоило. И Гленде стало бесконечно жаль этого человека.
– Бедный, бедный Маклахен! – повторила она, не замечая удивлённого и сердитого взгляда Липси.
– Бедные – мы! Что вы будете есть, Гленда?
– Ну-у… в погребе ещё есть картошка… Есть немного проса… А потом нас спасут.
Липси вдруг безудержно, внадрыв, расхохотался, закрыв лицо ладонями. Он смеялся долго, истерично, заливисто. Гленда смотрела на него с непониманием и осуждением.
Наверное, Липси сошёл с ума от зрелища мёртвой коровы, которую он надеялся съесть. Бедняжка.
– Гленда… – выдавил Липси, высмеивая последний сарказм и безнадежность. – Ох, уморили!.. Гленда… ха-ха!.. честное слово… Какой вы ещё… – он наконец перестал смеяться и произнёс с неожиданной, едва сдерживаемой злостью: – Какая же вы дура!
Гленда вспыхнула и подскочила с дивана, не обращая внимания на боль, которая немедленно родилась в низу живота.
– Мистер Липси! – холодно произнесла она. – Вы что себе позволяете? Вот уж… Вот уж не ожидала от вас. Вы прямо как наш хозяин… Хам!
Бросив ему это слово, она рассерженно покинула гостиную. Злость придала ей сил, хотя каждый шаг давался с трудом.
Уже у двери она услышала, как Липси упал на стул. Он ещё посмеивался раз от разу, истерично, будто хныкал. А потом вдруг начал плакать. Плач перешёл в неудержимые рыдания.
Бедняга. У него тоже накопилось: усталость, страх, безнадежность… Весельчак Липси держался так долго, как только мог. И вот, смерть коровы его доконала.
28. День двадцать третий. Ллойд
Любовь совсем не сахарный пирог. Она вообще не имеет ничего общего с тем, как её представляют. К этому выводу Ллойд пришёл уже пару недель тому назад и теперь каждый день находил ему подтверждение. Поцелуи, нежности и полные страсти слова совсем потерялись на фоне хмурой повседневности, в которой Беатрис постоянно что-то требовала от него, то и дело на что-то намекала, поминутно спрашивала совета по любому пустяку.
Зачем? Зачем это всё? Разве не могут два человека просто любить друг друга, не отвлекаясь на всякую чепуху, не вспоминая о том, что мешает им жить и может разрушить сладкую сказку? Не превращая отношения в дверь, в которую входишь, поворачивая влево, а вернуться можешь, только повернув вправо. Разве любовь не достойна того, чтобы проживать её, не думая о том, зачем и ради чего?
Профессор Локк утверждал, что чувства к женщине – это то единственное, что может излечить Ллойда. А может и погубить его. "Зависит от того, какую женщину вы полюбите, – добавлял Заратустра. – Но не пугайтесь Ллойд, ибо то же самое я могу сказать любому мужчине, не только вам; так что вы ни в чём не ущемлены. Вы точно так же можете быть погублены женщиной, как и любой другой мужчина. И точно так же можете взойти на вершину Олимпа".
Женщины правят этим миром. Это было бы не так уж плохо само по себе, если бы они не требовали порой слишком многого.
Беатрис – женщина. Значит, она точно такая же лестница, как и сонм других.
Самая страшная, самая коварная разновидность лестниц – винтовая. К счастью Беатрис не такая. Она больше похожа не лестницу высоченной заводской трубы.
Нет, это, пожалуй, плохая аналогия. Беатрис – его лестница в рай. Да, вот так будет точней…
Они все собрались в комнате Гленды. После того, как хозяина не стало, они, наконец, вышли из своих чёрных углов и заняли свободные комнаты. Ллойд не пошёл на похороны, как ни уговаривала его Беатрис. Он был благодарен хозяину за всё, но стоять над могилой – это было выше его сил. Теперь у Ллойда тоже были свои апартаменты, с чудесными углами, в которые почти не попадал свет от чахлой свечи, которую он зажигал. При этом замечательном свете он даже снова стал писать стихи. Но они у него не получались, как и раньше…
Гленда стала совсем плоха. Она со вчерашнего дня вообще не встаёт, а только всё лежит и лежит, с рукой на животе. Это невыносимо! Беатрис не отходит от Гленды, она совсем забыла о Ллойде, и те скупые, быстрые и сухие поцелуи, которые она иногда бросает ему, совсем не похожи на поцелуи любящей женщины. Неужели она не понимает, что он скучает по ней, что ему нужна её поддержка?!
"Скорей бы уж Гленда… Ой, нет! Что это я… Нельзя так говорить. Гленда хорошая. Хорошая девушка, весёлая такая. Нет, не надо ей умирать, пусть живёт. Но я не могу больше выносить. Мне так жалко её! И Беатрис. Она всё время грустная и почти не разговаривает со мной. Ни о любви, ни о нашем будущем. Только "Ллойд, принеси", "Ллойд, подай, пожалуйста", "Ллойд, помоги"… Она такая серьёзная стала, что… что мне неуютно с ней. Даже… даже страшно, да. И всё время хочется есть. И радио не работает. И все ходят такие мрачные, не хотят разговаривать, не хотят играть ни в домино, ни в вист. Молчат и молчат, или говорят только о том, как всё плохо. А что плохого-то? Совсем не так уж всё и плохо, как они говорят. Единственно, что есть очень хочется постоянно. И зубы болят иногда. Не сильно. Это плохо, конечно, но это потому, наверное, что не хватает витаминов из-за недоедания. И голова болит. Ну и что… Всё будет хорошо, сказала Беатрис. Всё будет хорошо. Только Гленду жалко. Надеюсь, она тоже не умрёт…"
– Я приготовил л-лэ-э-лодку, – оборвал Деллахи его мысли. Он сидел у окна, выходившего на Скомер и задумчиво смотрел на маяк, силуэт которого сегодня был смутно различим. С утра поднялся сильный, почти ураганный, ветер – он разогнал привычный жёлто-серый туман, и башня маяка теперь едва-едва проступала в слоистом полумраке. Света на маяке не было.
– Лодку? – Липси оторвался от чтения своей записной книжки, удивлённо посмотрел на Деллахи.
– Вы бросаете нас? – слабо произнесла Гленда.
– Н-нет. Нам н-нэ-э-нужна помощь. Еда. Воды п-почти не осталось. И вам, Гленда, н-нэ-э-нужен врач.
– Вода отравлена. Воздух отравлен. Радиация, – Липси захлопнул книжку, сунул её в карман. – Вы погибнете, Деллахи.
– Б-без еды и воды мы т-тэ-э-тоже п-погибнем… Мне н-нужны все де-е-деньги, которые у вас есть. Ц-це-е-цены там сейчас б-бешеные.
– Это безумие, Деллахи, – покачала головой Беатрис. – Я понимаю, что выхода нет, но и это не выход. Это безумие.
– Все деньги? – с нажимом и сомнением переспросил Липси.
