подчеркивать: «имеет удостоверение…» и потом это: «не докончив сварку, ушел», «не имел права браться за сварку, но подчинился указанию…» Нет, не то, не то! А что же «то»? Порвать докладную? Хорошо. Порву, приду к директору, скажу… Что скажешь? Моя вина, дескать, заставил, торопил, нажимал… Использовал удостоверение Притыкина не по закону… Бог мой, вот тупик, и как тут повернешь, как?»
Кто-то проскочил мимо, сказал «здравствуйте», но Мотовилов не поднял головы, а только услышал и уже потом понял, что с ним поздоровался кто-то знакомый. Мотовилов оглянулся и увидел женщину в рабочей спецовке. Она шла, отворачивая лицо от ветра. Мотовилов так и не узнал ее.
У двухэтажного здания заводского управления Мотовилов по привычке взглянул на большие круглые часы, висевшие над входом, и вдруг вспомнил, что сегодня он забыл съездить домой на обед. Впервые забыл. За полгода — первый раз. А сейчас уже три часа, поздно. Да и директор ждет. И Мотовилов почувствовал себя совсем скверно, как будто в его жизни никогда не было ничего хорошего, а всегда было нечто дурное, всегда — одни беды и неудачи.
В конце смены директор вызвал Притыкина. Павел Захарович подумал, потом зашел в раздевалку, умылся, переоделся и, чувствуя, что ему сильно нездоровится, поспешил в управление. В кабинете директора Притыкин пробыл недолго и вышел оттуда угрюмый, с головной болью, сильным ознобом и горячечным блеском в глазах. На улице, подталкиваемый напористым ветром в спину, он почувствовал себя еще хуже, но все крепился. «Вот так, товарищ Притыкин, — думал он о себе с некоторой издевкой, — состряпали на тебя докладную, очень вежливую таковскую… В другой раз чтоб не старался, как двужильный… Отблагодарил старый добрый начальничек, сполна… Выслужился, перестарался… Поплатишь Рыжовой с полгода процентов двадцать из своей зарплаты — так начнешь рассуждать, чего доброго, аккурат, как Леха… Таких дурней, как ты, только так и вразумляют… Теперь заявление — и квиты, Мотовилов… А к детишкам этой вдовы надо сходить, может, они там одни…» И Притыкину далее показалось, что ему полегчало, как только он так подумал. Будто сама судьба так велела: идя в раздевалку, услышал разговор двух женщин, и одна громко сказала: «А Рыжова живет на Индустриальной, в восемьдесят пятом доме». Исполнить задуманное, не заходя домой, Притыкину захотелось вовсе не потому, что ему так уж приятна была роль благодетеля. Узнав адрес совсем случайно, он подумал, что нехорошо будет, если он успокоит свою совесть тем, будто его это не касается; раз дети одни, то, может быть, им нужна какая-нибудь помощь.
Притыкин стоял на остановке, поджидая автобус. Эти часы «пик» Павел Захарович терпеть не мог. В автобусе и трамвае в это время теснота, давка, а он очень уж не любил после трудового дня портить себе настроение. И поэтому, хотя ветер беспощадно трепал полы его пальто и вызывал в теле дрожь, Притыкин пропустил уже два автобуса, терпеливо ожидая, когда поубавится пассажиров. Павел Захарович пошарил рукой в кармане пальто, чтобы приготовить мелочь на билет, но ее как на грех не оказалось. Было только пять рублей. «Надо разменять», — подумал он и направился в ближайший магазин.
Разменяв пятерку, он вдруг вспомнил, что нехорошо ехать к детям с пустыми руками. Сходил в киоск, купил газету, потом взял две пачки печенья, банку абрикосового компота, сыру и две бутылки вишневого напитка. Павел Захарович был так доволен своими покупками, как будто он уже не первый раз едет туда и знает, что это любимое лакомство детей и они, конечно же, будут очень рады. «Вот только квартира какая? — подумал он. — Ну, не беда: язык до Киева доведет…»
Этот крупнопанельный стоквартирный дом на Индустриальной улице Притыкин отыскал без труда. Он постоял у одного из подъездов и уже намеревался зайти к кому-нибудь и спросить, мол, где живет такая-то вдовушка, как неожиданно из подъезда выскочила черноволосая длинноногая девчушка в зеленом коротком платьице.
— Девочка, — окрикнул Притыкин, — ты не знаешь, где тут живут Рыжовы?
— Рыжовы? — тонким голоском переспросила девчушка. — Знаю. Я к ним и бегу сейчас. А вам, дяденька, кого надо?
От такого прямого вопроса Притыкин даже растерялся слегка.
— Как кого? Рыжовых…
— А кого? — упрямо повторила, девчушка, стоя на ветру и придирчиво разглядывая Притыкина.
— Ну, веди скоренько, там скажу, а то простынешь, — сказал Притыкин и почувствовал, как его морозит.
— Сюда, дяденька. — Девочка метнулась к другому подъезду.
Притыкину волей-неволей пришлось бежать трусцой за этой верткой девчонкой. А когда она вприпрыжку, мелькая голыми ногами, взбежала по лестнице на второй этаж, потом — на третий, Притыкин весь покрылся испариной, поспевай за ней. «А ведь у меня, кажись, температура подскочила», — подумал он, отдуваясь и чувствуя слабость в коленях и ударивший в голову жар. На лестничной площадке девчонка хитрыми глазками глянула на Притыкина и так это серьезно, даже настойчиво сказала:
— Если вы, дяденька, к Галиной маме, то не ходите. Галину маму в больницу увезли. Она на работе под машину попала.
— Вон оно что… А ты чья ж будешь?
— Мы с Галей дружим, в школу ходим разом.
— Ага, понятно. Как же тебя звать-то?
— Леной.
— Так вот, Лена, я как раз работаю вместе с Галиной мамой и пришел проведать Галю и ее братца. Как они тут…
— Они вечером поедут с моей мамой в больницу, — сообщила говорливая Лена и, привстав на цыпочки, нажала кнопку звонка.
Двухкомнатная квартира при сером свете уходящего хмурого дня показалась Притыкину неуютной. Пахло газом и подгоревшим подсолнечным маслом. Дешевая дорожка пересекала комнату от порога прихожей до телевизора в углу. Притыкин потоптался, не зная, разуться или пройти так, не снимая ботинок. Худая девочка лет одиннадцати, в синем сарафане и белой кофточке, глядя на Притыкина испуганными глазами, сказала стеснительно:
— Проходите, у нас можно…
Глазастый взъерошенный мальчуган лет восьми сидел на кухне и что-то ел, звякая ложкой о миску. Увидев Притыкина, он затих и уставился на него. А бойкая Лена, сбросив тапочки, уже сидела на диване, поджав под себя ноги.
— Галь, — сказала она, — а этот дяденька с твоей мамой вместе работает.
Притыкин присел на стул, который ему подала Галя. У нее были пушистые ресницы и темно-каштановые волосы, заплетенные в одну косу.
— Вот возьми-ка, Галя, тут кой-чего купил… Может, маме чего свезете… Я слесарем работаю. Притыкин моя фамилия.
— Спасибо. Мы маме купим… — Галя застеснялась, не решаясь брать сверток.
— Бери, бери, сгодится.
Галя взяла сверток, покраснела и положила на край стола.
— Галь, а ты говорила, что мама тебе денег не оставила, — сказала вдруг Лена.
