ускоренно готовят!
— Замените батареи, — сдержанно предложила Сильва.
Она обучала новенькую устранять неисправности в рации. Лена как будто углубилась в книгу и только страницы почему-то переворачивала с треском.
У каждого слушателя была своя комната, но начальник школы, которую из-за ближнего леска они прозвали «лесной», зная, что Вишнякова и Воскова издавна дружат, разрешил им поселиться вместе. В этом ленинградском пригороде, где сейчас высятся многоэтажные массивы новостроек, а в войну еще тянулись заболоченные места, пустыри, свалка, и встретились подруги.
— Ленка!
— Сивка!
Расцеловались прямо на морозце, осыпанные легким пушистым снежком.
— Мы опять вместе, Лена. Вместе в хорошем и трудном!
— Меньше слов, Сивка. Что ты успела?
— Спроси у моего начальства. А ты, Леночка?
— Как догадываешься, попасть сюда — тоже было искусством.
— Еще бы! Представляю лицо Скалодуба.
Начали смешным, а кончили печальным. Дистрофия не обошла отца Лены, сестренки, тяжело больна мать. Нет вестей от Романа.
— Что с Володей, Сивка?
— Лучше не спрашивай. Война есть война.
«То, что теряешь друзей и знакомых в старое доброе мирное время, — записала Сильва, — а встречаешь в суровую пору, придает такую сердечность и нежность встрече…»
А сегодня еще одно тяжелое известие. Собственно, слушатели об этом узнали из партизанской листовки — время от времени их знакомили с этим видом «лесной литературы». Школьницу из Петергофа Любу Колмакову, с которой учился кто-то из разведчиков, девчушку, здорово поработавшую в тылу у немцев и организовавшую побег из концлагеря ста пятидесяти советских военнопленных, гитлеровцы схватили на задании у деревни Понизовка под Псковом, заперли в избе и заживо сожгли. За гибель своей любимицы Любы разведывательный отряд сурово отомстил захватчикам: летели под откос фашистские эшелоны, рвались мины в гитлеровских штабах, исчезали, как в проруби, эсэсовские каратели. Но Любы-то, Любы уже не было.
— Что, Воскова, раскисаем? — спросила Марина.
— Мы знали, на что идем, товарищ инструктор.
Медленно они лавировали с Сильвой между высокими, в два человеческих роста, сугробами, разговаривая то в замедленном, то в быстром темпе, и постороннему бы показалось, что они заняты какой-то шутливой детской игрой, похожей на «фанты», в которой «да» и «нет» не говорится, «черное и белое не покупается» и в которой нельзя «ни смеяться, ни улыбаться».
— Имя? Как сюда попала? Откуда?
— Елена Кависте. Из Нарвы. Пробиралась к тетке.
— А в Нарве что делала?
— Техникум кончала.
— Эстонка, русская?
— Отец эстонец. Убит коммунистами. В сороковом. Об этом даже в газетах писали. Мать из русских.
— Почему плохо говоришь по-эстонски?
— В семье говорили чаще по-русски или по-немецки.
— Почему по-немецки?
— Дед, отец матери, был из прибалтийских немцев. Жил в Вильянди. Как раз напротив руин замка. Палисадник у него голубенький.
— Чем дед занимался? Имя?
— Галантерейный магазин держал. Отто Рейнбах. Его все знали. Только в начале войны он умер.
Тяжело вздохнула.
— Ну как, пронесло?
— С газетами вы хорошо ввернули, — подытожила Марина, — пусть проверят — о Кависте писали. И с палисадником — недурно: гестаповцы и полицаи клюют на живописные детали. А то, что дед умер, похоже на страховку. Понадобится — сами поищут. Бойтесь переборщить.
Морозный воздух точно начал трескаться, долетел отдаленный гул.
— Опять обстрел, — сказала Сильва. — Почему-то ужасно тревожусь эти дни за мать.
В середине дня Воскова, Вишнякова и еще два курсанта работали с другим инструктором, большим, нескладного сложения человеком, которого все здесь между собой называли «дядей Мишей». Знали, что он партизанил и был незаменим по части организации взрывов. Дядя Миша водил курсантов в лес, и здесь они должны были закладывать под пенек или ветку толовую шашку с шнуром, поджигать шнур и быстро отбегать, пока голубая искристая дорожка не взметалась в воздух грохочущим багровым каскадом. С каждым днем инструктор усложнял для курсантов задания; шнур, бывший некогда пятиметровым, сократился в десять раз. Говорил он сжатыми отрывистыми фразами, которые были под стать его резким, точным движениям.
— Немцы любят прощупывать рельс дрезиной. А эшелон — следом. На всю операцию — двадцать-тридцать секунд. Вот когда длинный шнур — кому спасенье, а нам мученье. Получайте полметра.
Тлел голубой шнур, и каждый из них стремглав летел, стараясь не споткнуться о кочку, не расшибить лоб о дерево, отбежать как можно дальше от огнеопасной толовой шашки.
— Товарищ инструктор, — попросила Сильва. — Можно, я сегодня пойду на двадцать сантиметров?
— Мне можно, тебе нет, — ответил дядя Миша.
— Но в жизни нужно и двадцать суметь поджечь и уцелеть. Верно?
— Жизнь не день… Еще наобожжешься.
Незаметно для них подошел начальник школы, прислушался, мягко сказал:
— Разведчику Восковой можно довериться. Подорвете и сообщите по рации приметы местности. Рация на пеньке.
Инструктор остро взглянул:
— Счет до десяти — и ложись!
Поджог шнура. Бег — вихрь. Один, два… восемь, девять..
Врезалась в сугроб одновременно с командой инструктора и грохотом тола. Еще успела подметить овражек и три раскидистых ели. Встала, отряхнулась, подбежала к пеньку, раскинула рацию. Пробилась «в школу» с трудом — эфир напоминал пчелиный улей. Доложила о выполнении задания.
— Есть двадцать сантиметров!
Дядя Миша сверил время, переглянулся с начальником школы: екнуло сердце — не иначе, с выходом на связь замешкалась.
— У вас в запасе была еще минута, — отметил начальник школы.
Вечером работали с Леной на приеме и передаче.
— Странно, — говорила Сильва. — Все время в ходу операция «Сатурн».
Лена тоже выловила в эфире это слово. Потом они услышали, как фельдмаршал Манштейн клялся своему фюреру, что прорвется к армии Паулюса. И наконец, поняли: Сталинград побеждает.
— Неужели без нас обойдутся? — вздохнула Сильва.
Вошла Марина. Услышала, о чем пекутся подруги. Резко сказала:
— Работы на всех хватит. Вы только учтите, вам еще готовиться и готовиться.
Потом заговорила медленно, неторопливо:
— Жила-была одна самоуверенная девчушка. Считала себя разведчиком высокого класса. Ей доверили позывные Центра, партизанские явки и много чего еще. Сбросили ее в маленький городок. Все она учла, все знала наперед. Не заметила только, что шелковый лоскуток от парашюта — да какой там лоскуток, так — две-три нитки — зацепился за пуговицу куртки. Ее задержали.
— Погибла?
— Спаслась. Но человек, который шел к ней на связь, остался лежать на мостовой. Я и сейчас его вижу перед собой.
Приказала:
— Одеться. Полный десантный комплект. Подучимся скрывать на снегу следы парашютной высадки.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
ЯВЬ И СОН КОМИССАРА
Он ворвался в город с полком, который встретили ожесточенными пулеметными очередями белогвардейцы, засевшие в гостинице и на колокольне церкви Михаила Архангела. В грохоте стрельбы было трудно различать отдельные команды.
— Товарищ член Реввоенсовета! —
