службе были такими живыми, шутки — забавными, а смех — так заразителен, что было невозможно не улыбнуться ему в ответ… Может быть — в весеннем, осмелевшем после долгих сумеречных дней, солнце, которое, нагло разлегшись на столе, по-хозяйски трогало гладкие бока до блеска начищенных серебряных супниц, салатников и кувшинчиков, залезало в тарелки, рассыпалось разноцветными искрами в узорах хрустальных бокалов, и теплыми скользкими бликами бродило по лицам, заставляя всех растеряно жмуриться…
А может быть, причина была в самом обеде, в изготовлении которого Марыся, обыкновенно все то пережаривавшая, то пересаливавшая, на этот раз превзошла саму себя (и не в смысле пережаривания или злоупотребления солью). Перепелки, начиненные утиным паштетом, с восхитительной нежностью таяли во рту, поглаживая нёбо душистым ароматом пряностей (в который — как единственно возможный, недостающий цветок, превращающий охапку цветов в букет — вплетался терпкий привкус тягучего темно-бордового вина, нацеженного паном Владиславом из тщательно сберегаемого в углу подвала старого бочонка); поросенок, тушеный с черносливом в ореховом соусе, благоухал так аппетитно, что от этого запаха кружилась голова, и, видимо, как раз в этом была причина тоскливого поскуливания дворового пса, поймавшего чутким носом ускользающий — следом за скрывшейся в столовой Марысей — аромат. Марыся, взволнованная и раскрасневшаяся, в свеже-накрахмаленном хрустящем переднике, ходила бесшумно и важно, подавая свои кулинарные шедевры с торжественной почтительностью, как будто прислуживала на королевском приеме. И в какой-то миг — солнечный луч дотянулся до руки, ласково погладил пальцы, сжимающие тонкую ножку бокала, огненно вспыхнул в багряной глубине, превращая вино в драгоценный камень в сверкающей оправе хрусталя; и мужской голос (не напряженный и не сердитый — как обычно у дяди Владислава) мягко спросил: «…А помнишь, маленькая Маргарита, кажется в детстве…»; и светлые веселые глаза с интересом и симпатией посмотрели на Марго… в какой-то миг ей показалось. что она, действительно, на королевском приеме. Случайная гостья, которую по ошибке приняли за принцессу. И вот король — приветливо разговаривает с ней, а солнце вспыхивает золотым нимбом на его волосах и в его улыбке, и поэтому он кажется похожим на ангела… а она не знает, куда деваться от его взгляда… потому что никто никогда так не смотрел на нее… и никто никогда не целовал ей руку…
Он похож на ангела, а ее называют ведьмой… Ведьма, которую по ошибке приняли за принцессу и усадили за королевский стол… А что будет, когда обман раскроется? Станет ли король вот так же улыбаться ей — и станет ли он снова целовать ей руку?…
Марго казалось, что у нее горит кожа на запястье — в том месте, где прикоснулись его губы (…челюсти капкана, которые вонзились в волчью лапу…да нет же, нет…), и почему-то — вот нелепость — ей хотелось почувствовать это еще раз — твердые пальцы, сжимающие ее ладонь, прохладные губы на горячей коже…
Слишком большой глоток вина обжег ей горло, Марго закашлялась, пряча лицо — и взгляд — за салфеткой. Дикарка… дикарка…
— …Ты к нам надолго, сынок?
— Ну не знаю… наверное, до осени…если ты не против, папочка…и ты, маленькая Маргарита?
— Да нет. почему бы и нет… то есть, конечно, не против… — Марго безразлично пожала плечами — то есть, попробовала. чтобы это выглядело безразлично; недоумевая, почему у нее перехватывает голос, и дрожат пальцы, сжимающие бокал, и так страшно и головокружительно смотреть в улыбающиеся ей светлые глаза…Нет, не СМОТРЕТЬ — заглядывать, только осторожно и испуганно заглядывать — она так и не решалась ПОСМОТРЕТЬ — потому что там, в нежной улыбке глаз Владислава, ее двоюродного брата, маячило что-то… (…прохладные губы на горячей коже?…) — … бездонное небо, в котором можно летать…но в которое так страшно ступить, боясь его головокружительной глубины…
Поднимаясь по лестнице в свою комнату, Марго приостановилась, прислушиваясь к оживленным голосам отца и сына, все еще беседовавшим в столовой. Она чувствовала себя странно. Ощущение прикосновения к другой жизни — которая (когда-то была?) могла бы быть… (терпкий вкус вина и беззаботной улыбки на губах; блеск и веселый звон серебра и разговоры за обедом; блестящие вежливые кавалеры, которые целовали дамам руки и говорили комплименты…) Как будто Марго случайно — незваной гостьей — заглянула (на королевский прием?) — в ту, другую, жизнь — которая (когда-то была?) могла бы быть…если Марго была НЕ ТАКОЙ. Нет, не так. Если бы она была — такой. Как все остальные. Обыкновенной девушкой. Девушкой, которой можно поцеловать руку; девушкой, в которую можно влюбиться; девушкой, на которой можно жениться и жить в любви и согласии — до спокойной старости, воспитывая детей и внуков…; девушкой, которую не называют ведьмой…
И Марго замерла на полушаге (дотронувшись ногой до следующей ступеньки, но так и не поднявшись на нее), удерживая это странное, уже ускользающее ощущение. Того, что могло бы быть. Того, чего никогда не будет. Улыбка уже дрожала и соскальзывала с ее губ; солнце, пробивавшееся сквозь тяжелую портьеру, стремительно тускнело; перила, только что такие теплые и нежно-бархатистые, затвердевали под ладонью… Марго захотелось расплакаться… от бессилия удержать, то, чего никогда не будет?…
И вдруг ей показалось, что это все уже было. Когда-то. Умирающее солнце дотронулось до портрета над лестницей, и Марго (сквозь набегающие слезы) показалось, что мама улыбается ей из сумерек слишком темного, обычно скрывавшего выражение лица, полотна в громоздкой бронзовой раме. Мама… мама вот в этом белом шелковом платье когда-то спускалась вот по этой самой лестнице, и гладила мягкой надушенной рукой эти перила; а мужчина, которого она любила, улыбался ей и протягивал руки; и сияло серебро в столовой; и переливалось драгоценными камнями вино в бокалах; и оживленно переговаривались гости, ожидая начала обеда… Когда-то…жизнь, которая когда-то была… Жизнь, которую еще помнит дом — раньше звонкий веселый и смешливый, а теперь — мрачный и постаревший — помнит, с ревнивой тоской охраняя свои воспоминания от посторонних… («А я посторонняя? — Да, да, посторонняя… Была посторонней — всегда.» — подумала Марго, вспоминая, как она раньше ненавидела этот дом — и даже не пыталась — вглядеться и прислушаться — ПОСМОТРЕТЬ в глаза своему собственному дому — так, как учила ее смотреть старуха…) Помнят эти ступени, обычно сварливо скрипучие, а теперь притихшие под осторожными шагами Марго; угрюмая гостиная, которая сегодня так заискрилась и ожила под солнцем — как раньше?…; перила, настороженно выгнувшиеся под ладонью Марго… Они помнят… вспоминают… то, что когда-то было…то, что могло бы быть…то, что может… то, что может еще когда-нибудь быть?… А почему
