class="p1">Возможно, потому что фотографии эти сняты давно, Гарик так вяло на них реагирует: не может связать их со мной, настоящей. Другие, ему не знакомые наряды, другой, еще совсем подростковый стиль, другая прическа, другое выражение лица. Если он увидит меня сейчас, эту, теперешнюю, в знакомых ему платьях, с моим новым, повзрослевшим выражением лица, в таинственном освещении прожекторов, позирующую перед длинноволосым фотографом, то приседающим, то залезающим на стулья вокруг меня, возможно, это будет иметь больший эффект, чем старые, полуреальные снимки.
– «Терн ту вэ лэфт»,[104] – скажет мне фотограф. Кадр. «Терн ту вэ райт».[105] Кадр. «Бенд э литл бэквард».[106] Кадр.
И я, с божественным высокомерием в глазах, буду крутиться перед камерой. Вид справа. Вид слева. Улыбаюсь. Грущу. Заигрываю….
Смотри, Гарик. Ну что, видишь, какая я красивая?
Я поднимаюсь в лифте на восьмой этаж и, ступая по мягкому ковровому полу, иду туда, откуда слышен девичий визг и смех. Я иду, и бежевое плащ-пальто мое развевается, оставаясь слегка позади. На мне белая блуза и черная узкая юбка, с высоким разрезом, в которой я кажусь длинной и тонкой. Волосы беспорядочно разбросаны по плечам. В агентство всегда надо приходить похожей на звезду, иначе могут не дать даже «тест-шотс».
В приемной на креслах и диванах сидят девочки и девушки. Их, как всегда, очень много и одна красивей другой. Каждая имеет свое портфолио. Девочки часто показывают друг другу свои портфолио. Кто-то хорошо снят в элегантном вечернем туалете, кто-то в открытом купальнике, кто-то в нежной ночной сорочке, у всех обворожительные позы и таинственный взгляд.
У каждой есть что-то свое, особенное в красоте, что выявил и подчеркнул фотограф: у одной – ноги, у другой – губы, у третьей – талия.
У меня, пожалуй, и подчеркивать нечего. Хоть в общем меня, наверно, можно назвать симпатичной, нет во мне абсолютно ничего примечательного. Ноги – не сказать, что бы ах какие. Талия – бывает и уже. Грудь – ничего особенного. Нет во мне ничего такого, чем бы я могла как-то особенно гордиться. Я гордилась бы своим умом… Но ум, ведь это не такой товар, который нужен мужчинам. Им мясо подавай, они любят глазами. Однако талантливый фотограф даже из средней девочки сможет сделать очаровательную красавицу. Знаю из собственного опыта.
* * *
Сидя в приемной, вдруг слышу русскую речь. Три девушки, думая, что их никто не понимает, говорили по-русски между собой. Вот что я услышала за двадцать минут сидения с ними в очереди.
– Это просто маньяк какой-то, – говорила, закатывая кокетливо глаза, девушка лет двадцати семи, достаточно полная (для того чтобы претендовать даже на «тест-шотс»), в кожаной юбке, темно-бордового цвета. – Он хочет секса двадцать четыре часа в сутки! Вчера он изнасиловал меня в машине. Причем ему мало одного раза, он один раз залез на меня, другой раз посадил меня на себя. После этого приехали домой, а он еще хочет.
– Ты ему скажи, что это денег стоит, – улыбаясь, сказала черненькая, немного постарше. – За удовольствия надо платить. Вот, что он тебе последний раз подарил?
– Ты права… Муру какую-то… Вот эти сережки.
– Золотые?
– Ну, а то… Камень мура, изумруд какой-то, а бриллиантики вокруг малюсенькие.
– Мой мне на днях подарил комплект – вступила в разговор третья, молоденькая девушка с короткой стрижкой. – Серьги, браслет и колье. – Она взглянула на своих подруг и продолжала: – Камни в сережках: каждый по карату. Ну я, конечно, ему после этого говорю: «Проси, чего хочешь. Любую мечту твою осуществлю». Вы знаете, что он попросил? Я, говорит, всегда мечтал иметь секс в лифте. Давай, говорит, займемся любовью в лифте! Представляете?
– Ну? Ты согласилась? – улыбаясь спрашивали подруги.
– А что было делать. Пришлось попробовать и это…
– Расскажи. Расскажи, что ты чувствовала? – заинтересовались девчонки.
Молоденькая девушка с короткой стрижкой закатила в страхе глаза и, скрестив руки на груди, сказала:
– Ой, девчонки, это так страшно… Все время боишься, что сейчас кто-то войдет. Это такое ощущение острое…
Я возвращалась домой в раздумьях. Конечно, девчонки, хвастая друг перед другом, привирали с три короба наверняка. И все-таки какая-то часть того, что они говорили, наверно, была правдой.
Неужели другие мужчины дарят своим возлюбленным такие дорогие подарки, а в награду за это просят любви? А мой мужчина любви не хочет даже даром… и подарков мне не дарит. Чтобы захотеть сделать возлюбленной подарок, для этого нужна эрекция? Проблема с эрекцией или проблема с любовью? Похоже, что все-таки не зря я все время чувствую себя обделенной.
Глава восьмая
Ноябрь – декабрь 1987 г.
Воскресное утро. В мастерской у Гарика горит яркий свет. Мы с Олечкой сидим на полу, на голубом ковре, скрестив ноги по-турецки. Я читаю ей свою любимую сказку Андерсена.
– И с тех пор Русалочка превратилась в морскую пену… – читаю я.
– Она умерла? – спрашивает Оля, и ротик ее кривится, но она тут же берет себя в руки.
– Нет, – отвечаю я. – Русалочка стала бессмертной… Я испытываю чувство глубокого удовлетворения, перечитывая другому ребенку сказку, которую раньше читали мне. Каждая такая сказка – крупица. Из этих крупиц формируется душа. Когда-то формировали меня, теперь – формирую я. Себе подобных.
Жаль, конечно, что Сашеньки нет с нами. Он живет далеко, у моей мамы, а Оля живет в том же доме, что Гарик. Если ехать за Сашей, то это на целый выходной с детьми. А так, Оля посидит с нами часок-другой, а все же основную часть выходного дня мы с Гариком одни. Оле подняться к себе или спуститься к нам – одна минута.
Гарик, разложив на ковре, чуть поодаль от нас, пакетик с воском, пластмассовую подставку, палочки, пинцеты, лепит новую работу. На нем желтая хлопчатобумажная футболка и домашние широкие коричневые штаны. Сквозь складки этих мягких свободных штанов, его тело проступает с такой дразнящей, едва уловимой рельефностью, что я едва удерживаюсь, чтобы не встать и не пощупать руками все эти теплые мягкие холмы, проступающие через ткань.
Оля ушла, но я сдерживаю себя, не подхожу к Гарику. Во-первых, потому что он сейчас весь погружен в свою работу, а во-вторых, потому, что мне надоело всегда первой проявлять нежность.
Я делаю усилие над собой и отрываю свой взгляд от желтой массы в центре комнаты на ковре среди инструментов и воска. Уставившись в тетрадь, я пытаюсь сконцентрировать свои мысли на своей работе. Я пишу, он лепит. С трудом, неохотно, мои мысли повинуются, и в моей тетради появляется первое вялое предложение.
