июне Анвар уль-Хак объявил перерыв и улетел на конференцию в Джакарту. Мы поняли, что рассмотрение апелляции откладывается до момента, когда самый опытный из судей уйдет в отставку в июле. Нашу просьбу дать этому судье довести до конца слушание Анвар уль-Хак отклонил. Другой независимо мыслящий член суда выбыл по болезни в сентябре. У него случилось кровоизлияние в области глазного яблока, неработоспособность временная, но его просьбу еще раз отложить рассмотрение до его выздоровления отклонили. В суде сложился баланс четыре к трем не в нашу пользу. Сам главный судья не скрывал своей антипатии к отцу, как и его лахорский аналог и друг, он тоже родом из индийского Джаландара. И снова мы увидели, что исполнительная и судебная власти спаяны между собой. Когда Зия в сентябре 1978 года направился в паломничество в Мекку, Анвар уль-Хак был приведен к присяге как исполняющий обязанности президента. Между офисами обоих уль-Хаков действовала горячая телефонная линия.
Подтверждение предрешенности решения Верховного суда я получила через несколько лет, в изгнании, из уст одного из бывших верховных судей. Сафдар Шах рассказал, что Анвар уль-Хак в доверительном «инструктаже» заявил ему во время рассмотрения апелляции отца: «Конечно, причастность Бхутто к этому заговору — полная чушь. Но Бхутто следует устранить ради спасения страны. Или он погибнет, или Пакистану конец». Несмотря на оказанное на него давление, Сафдар Шах проголосовал за оправдание отца и поплатился за это. Его преследовали и вынудили эмигрировать. Во время слушаний, однако, и Зия, и Анвар уль-Хак продолжали утверждать, что дело отца подвергается независимой судебной оценке. «Наши глаза и уши открыты истине», — высокопарно заявлял Анвар уль-Хак.
Что мы могли сделать? Генералы контролировали суды, армию, газеты, телевидение. Они выпустили еще одну «Белую книгу», заполненную фальшивками, пятнающими репутацию отца. Книгу отпечатали на четырех языках и распределили по иностранным посольствам. Обвинитель отца Раза Касури разъезжал по Европе и Америке, останавливаясь в дорогих отелях и проводя пресс-конференции, восхваляя «справедливое воздаяние», которое мой отец получает в Пакистанском суде. Касури утверждал, что оплачивает путевые расходы сам, но, согласно финансовым отчетам, которые он, как и все другие члены ПНП, включая бывших, обязан был предъявлять контрольным органам, у него не было на это средств. Из какого источника в этом случае получал он деньги, если не от военного режима?
— Тебе нужно съездить на границу, — сказал отец в сентябре. — Нужно морально поддерживать людей. Возьми мою кепку Мао. Она в гардеробной дома на Клифтон. Вы ступай в ней, а потом снимай и клади наземь. И говори: «Отец мой сказал, что шапка его всегда будет у ног народа».
Слушала я его внимательно, но не переставала беспокоиться о его здоровье. Он с каждым разом выглядел все изможденнее. Десны покраснели, видно было, что полость рта инфицирована. Часто его бил озноб. Мы с мамой всегда приносили ему бутерброды с курятиной и пытались заставить его есть. Заворачивали их во влажную ткань, чтобы сохранить свежими и мягкими.
Но отец не думал о еде. Он использовал время для инструктажа, он учил, что и как следует говорить.
— Военное положение не устранит злободневности вопросов автономии. Напомни людям, что я демократическими средствами дал им веру в объединенный Пакистан.
И только возвращение к демократии удержит страну от развала.
Когда я уходила, лицо его выглядело озабоченным.
— Пинки, не хочу подвергать тебя опасности. Тебя могут арестовать, от них всего можно ожидать. Эта проблема мучает меня с самого начала. Но я думаю и о других, арестованных, гниющих в тюрьмах, исхлестанных и пытаемых за наше дело…
— Папа, прошу тебя… Я понимаю твое беспокойство, заботу отца о дочери. Но ты для меня больше чем отец. Ты мой политический вождь, такой же, как для других наших сторонников, рискующих жизнью за наше дело.
— Соблюдай осторожность, Пинки. Имей в виду, ты отправляешься в племенные земли. Не забывай, насколько они консервативны. В ораторском пылу ты иногда роняешь с головы дупатту — не забывай тут же вернуть ее обратно.
— Обязательно, папа.
— Всего наилучшего, Пинки.
Северо-Западная пограничная провинция, и территории ее племен граничат с Афганистаном на западе и с Китаем на севере. Туда со мной отправилась Виктория. Поехала с нами и Ясмин — смелый поступок совсем еще юной девушки, выросшей в тесном кругу семьи, под защитой строгих исламских законов. Однажды она заночевала у меня в отеле, допоздна задержавшись за срочной работой. Бабушка ее долго колебалась, прежде чем это позволила, и не из-за военных, а из-за неслыханности такого происшествия — чтобы незамужняя женщина ночевала вне дома!
Но Ниязи, как и многие другие семьи, с отвращением воспринимали тиранию военного режима. Люди, ранее не интересовавшиеся политикой, не могли оставаться в стороне. Сознавая, чем это им грозило, Ниязи настояли, чтобы я остановилась у них, в семейной атмосфере, вместо холодной анонимности отеля. Это навлекло на них немилость режима. Доктором Ниязи заинтересовались налоговые органы. Перед его домом всегда дежурили военные автомобили,
сопровождавшие госпожу Ниязи на рынок и его детей в школу. Военная разведка донимала пациентов Ниязи и свела его практику почти к нулю.
Сопровождаемые местным руководством ПНП, мы поехали в Мардан, когда-то центр буддийской цивилизации Гандхаран, посетили Абботабад, бывший британский укрепленный пункт, Пешавар, столицу Северо-Западной провинции, охряные кирпичные стены которой в течение веков выстаивали против натиска завоевателей из Центральной Азии. Слова без усилия истекали из моего сердца на каждой остановке на территории провинции и в автономных племенных областях, живущих по строгому кодексу патанов, требующему мести за каждое оскорбление и радушного гостеприимства.
— Для патанов честь — не пустое слово. Мой отец борется не только за свою честь, но и за честь страны, — взывала я к слушателям, черты лиц которых напоминали мне рельеф высившихся неподалеку гор Хайберского перевала. Мы посетили Сват, где склоны бороздят зеленые террасы рисовых делянок, Кохат, в котором ветер бросает в лицо едкую соляную пыль с непроходимых солончаков. Говорила я на урду, не зная местного языка пушту, но патаны все равно внимательно слушали. Не встречала я и недоверия из-за того, что я женщина, даже в местностях, славящихся строгой охраной своих женщин. Страдания страны, страдания моей семьи преодолели половой барьер. «Раша, раша, Беназир, раша — Добро пожаловать, Беназир!» — кричали мне люди.
— Браво! — приветствовал меня отец, стоя на пороге своей камеры и аплодируя, когда я пришла к нему по возвращении с северо-запада и перед отправлением в Пенджаб.
Сотни активистов ПНП собрались, чтобы послушать меня, в доме одного из членов партийного руководства в Лахоре.
