не могло быть, в принципе. Это было чувство слабака, вышедшего за границы своего узенького плебейского права.
Никифоров попытался спокойно рассмотреть ситуацию: «Да, слов нет, я оскорбил свою жену, которой клялся в любви до гроба. Ну и что с того? Все так клянутся, а потом все изменяют. Разве она не знала этого закона природы?» И вдруг до него дошло, что, изменяя жене, он поступает именно, как все. То есть, как поступают все эти бесчисленные слабаки, обивающие его пороги. Пожалуй, он мог бы сохранить веру в свою исключительность, если бы его женой была обычная женщина. Но он оскорбил человека, не уступавшего ему ни в силе духа, ни в интеллекте. Он предал женщину, взвалившую на себя бремя воспитания его не просто детей, а двоих абсолютно таких же, как он, Никифоровых. Она доверилась ему, а он поступил, как последний сластолюбивый слабак.
Несколько дней Арина ломала голову, как поступить с Никифоровым. Сильные эмоции мешали ей беспристрастно анализировать внезапно возникшую проблему. Наконец успокоившись, она решилась на крупный разговор с мужем.
– Далеко не премилый Гришенька, вот и настал час нам расстаться. Я этого не планировала, но ты сам всё испортил. Ну что ж? Теперь нам придётся элементарно делить имущество. Половину денег и активов мне, половину – тебе. А детей я оставлю себе. Я слишком много отдала им любви, сил и времени.
Бедный Никифоров! Он буквально валялся в ногах гордой Арины, но та стояла, как скала. Тогда он стал пугать её судом. Что у него, дескать, есть ушлый адвокат, который сделает так, что Арина не только не получит детей, но будет ещё и оправдываться за то, что якобы неправильно их воспитывала. Мало того, тот адвокат во всеуслышание заявит, что она вовсе и не мать его детей, и потребует анализа ДНК, который, конечно же, не обнаружит у близнецов ни малейших признаков её генов.
Но Арина предвидела появление аргумента с ДНК и использовала его для своей игры. Ей не нужен был полный разрыв.
– Ладно, – усмехнулась она, – давай не будем доводить дело до суда.
Услышав эти примирительные слова, Никифоров решил, что Арина хочет извлечь из него, хоть что-то полезное. Что называется «с драной овцы хоть шерсти клок».
– Выставляй свои условия, – тихо проговорил он, и подумал: «Теперь я узнаю свою истинную цену».
– Давай уладим конфликт по-людски, – вкрадчиво заговорила Арина, – как принято у друзей, которые ещё недавно любили друг друга, но волею судеб потеряли остроту чувств.
Волна радости захлестнула сознание Никифорова. Будто, блуждая несколько дней по тёмному лесу и уже потеряв всякую надежду на спасение, он наконец набрёл на старую, заросшую травой тропу, которая обязательно (как ни долог будет путь) выведет его к дому, к милым друзьям и ко всему, что составляет нормальную жизнь человека.
– Так ты готова простить меня? – обрадовался Никифоров, и старая страсть с новой силой вспыхнула в его душе. Он сделал привычное движение, чтобы обнять жену, но та резко оттолкнула его:
– Не так скоро, Гришуля, я ещё не простила тебя. Давай выпьем, чтобы я могла, хотя бы на время, притупить горечь оскорбления, какое ты нанёс мне.
Он разлил коньяк, залпом осушил свой бокал и тут же наполнил его новой порцией. Он хотел потерять рассудок, чтобы отдаться воле этой невероятной женщины.
– Успокойся, Гришуля, – Арина отпила от своего бокала, – я согласна вернуться к видимости прежней жизни, но ты должен загладить свою вину предо мной.
– Надеюсь, цена не будет, та скать, э-э-э… заоблачной, – попытался он пошутить .
– Гришенька, увы, не голубчик! Я согласна сопровождать тебя на некоторых из самых важных твоих олигархических посиделок и помогать уламывать особенно несговорчивых партнёров и конкурентов, но только если ты примешь мои небольшие условия.
– Называй их, королева!
– Когда-то ты обещал мне полмира, а теперь, – голос Арины зазвучал ровно и властно, – а теперь, – повторила она, повысив тон, – ты должен: во-первых, ежегодно переводить на мой счёт для образования своих отпрысков двадцать миллионов долларов, во-вторых, переписать на меня 25% акций Роспалладия и, в-третьих, – она усмехнулась, – больше не греши, Гришуля, иначе без сожаления уволю!
Никифоров сидел с остекленевшими глазами, будто обращёнными в себя.
– Так ты понял мой приказ? – сурово спросила она.
– Да! прекраснейшая, мудрейшая и, тэкэть, добрейшая из королев!
– Тогда исполняй мою волю, смерд!
– Клянусь, исполню! Я люблю тебя и только тебя. Всё моё – для тебя и для наших детей!
И произнеся эти круглые скользкие слова, так легко соскочившие с языка, Никифоров снова ощутил стыд. «Ведь всё-таки выкрутился, избежал потери этой невероятной женщины. Но почему она так легко простила меня? – спросил он себя, и сам тут же ответил: – Да потому, что меня, Григория Никифорова, с моею сложной мятущейся, блин, душой она больше в упор не видит. Потому что на мне, на моей уникальной и ярчайшей личности она поставила типа жирный крест. Я нужен ей просто как денежный мешок. Она готова исполнять супружеский долг, но душу свою она мне больше никогда не откроет. А всё-таки, – прошептал какой-то дьявол в душе Никифорова, – на кой лях ей мои авуары? Ведь к драгоценностям, роскоши и деньгам, как таковым, она совершенно равнодушна. Она что-то замыслила, но что?»
Однако нельзя сказать, что Арина что-то замыслила. Она лишь временами ощущала, что в глубине её души что-то зреет, и она уже знала, что для того неведомого, огромного и безмерно сладостного ей понадобятся сотни миллионов Никифорова.
33
После той неприятной истории отношение Арины к собственной жизни резко переменилось. Измена мужа отрезвила её. Более того, эта измена показала, что именно она сбилась с пути. Будто не Никифоров, а сама она совершила грех – ужаснейший из грехов, который только может совершить человек, – она предала самоё себя. Наконец Арина смогла взглянуть на свою жизнь со стороны и понять, что роль безмозглой курицы, отдающей себя ради благополучия выводка, маловата для её личности. Пять с половиной лет пролетели, как миг, а она стояла на месте и старела.
Теперь она стала часто вспоминать свои студенческие годы, и то время казалось ей радостным, окрашенным в золотые и оранжевые тона, тона тёплой части солнечного спектра. Да и в первые два года после рождения близнецов она ещё жила ярко и полно, но потом мир вокруг начал тускнеть, его краски похолодели, сдвинувшись в область свинцовых и бурых тонов. И самое ужасное: после измены Никифорова ей впервые стали приходить мысли о бренности бытия
