— Алекс? — тихо окликнул знакомый голос.
Он обернулся и увидел ее.
Она тоже куталась в одеяло, придерживая его на груди. Капюшона, без которого он ее ни разу не видел, не было, только вязаная шапочка.
— Алекс?
— Лия… — откликнулся он.
Она подошла, тихонько покачала головой и прошептала что-то вроде:
— Kuomi daak…
— Не понимаю…
Она показала на него, потом повертела пальцем у виска.
— Kuomi daak…
— Я сумасшедший?
— Та, — кивнула она.
— Тогда ты тоже kuomi daak, — сказал он, указывая на нее.
Она улыбнулась и огляделась. Они стояли совсем на виду. Она взяла его за руку и потянула к одной из кибиток, над которой торчала труба, — видимо, это была кухня. Они обошли ее. Теперь их никто не мог увидеть. Лагерь остался по ту сторону, а здесь — только пустая белая равнина.
Звездный свет падал на лицо Лии, которое все было — одни распахнутые темные глаза. Она придвинулась ближе. На этот раз между ними не было котла. И никто не пихал Алекса в спину: «Ну, ты проходишь?» Только они двое да безмолвная ночь.
Она посмотрела на него с нежностью и произнесла целую фразу:
— Astia altermytié, Aleks…
— Я не понимаю, что ты говоришь, Лия, — сказал он растерянно, — ничего не понимаю, но… ты красивая… ты такая красивая…
— Та, — простодушно подтвердила она.
Она тоже не поняла ни слова.
Тогда он распахнул свое одеяло и притянул ее, как под крыло. Она была ниже на полголовы. Он целовал ее в лоб, в глаза, в щеки, в губы. Она принимала эти поцелуи, закрыв глаза. Потом стала отвечать, и теперь он подставлял лицо под ее поцелуи. От прикосновения этих холодных губ он чуть не потерял сознание. Изматывающий поход, лишения, страх, постоянное общение с грубой солдатней за долгие месяцы образовали в нем незаметно для него самого зияющую пустоту, некую мучительную неутоленность, в которую внезапно так и хлынула эта нежная женственность. Он приник к ее губам, ища таящуюся за ними жаркую сладость. Она не противилась.
Морозный воздух пробился под одеяло. Оба одновременно вздрогнули.
— Мы не можем оставаться на улице, — сказал Алекс, оглядываясь в поисках какого-нибудь убежища. — Может, в эту кибитку?
Она знаками показала, что это невозможно, кибитка заперта на ключ.
— Куда же тогда? — спросил он.
Она помотала головой. Нигде для них не было места. Единственным их приютом было это холодное открытое пространство, единственным кровом — звездное небо. Она взяла его руки в свои.
— Aleks, ostroï kreïd baduin…
Язык, на котором она говорила, звучал приятно и мелодично со своими слегка раскатистыми «р» и влажными согласными. Красиво, но совершенно непонятно.
— Что ты хочешь сказать?
Она знаками — руки под щеку — изобразила сон: ты пойдешь спать, и я пойду спать…
— Нет! — сказал он.
— Та, — настаивала она, а потом разыграла целую пантомиму.
Каждое слово она сопровождала знаком, разъясняющим его смысл:
— Tariz geliodout… boratch… ты и я завтра… здесь… o taluar velion prisnat… и у меня будет ключ от кибитки… kreïd baduin, Aleks… иди спать… baltui en? Ты понял?
— Та, — ответил он. — Да.
Она подтолкнула его в сторону лагеря, снова притянула к себе, еще раз поцеловала и убежала.
Весь следующий день лагерь лихорадило. О выступлении было официально объявлено, и солдаты к нему готовились. Ходили самые противоречивые слухи об осаде и о том, что их там ожидает. По словам одних, условия там были лучше — и в отношении питания, и в отношении жилья. Другие, наоборот, уверяли, что неприятель не дает покоя ни днем ни ночью, совершая убийственные молниеносные вылазки, подрывающие боевой дух осаждающих. Всякий раз они оставляют за собой десятки убитых и раненых, и ничего нельзя поделать. Так что и не поймешь, кто кого осаждает. Говорили о вшах, о самокалечении, дезертирстве и публичных казнях дезертиров.
Алекс пропускал все это мимо ушей. Встреча с Лией отодвинула весь остальной мир так далеко, что его больше ничто не касалось. Все ему было безразлично: перипетии осады, судьба товарищей, исход войны… Он понимал, что тут нечем гордиться, но только одно имело для него значение: снова обнять Лию, целовать ее, вслушиваться в музыку ее голоса… не потерять ее. Да, вот оно: он сделает все возможное и невозможное, чтобы не потерять ее, потому что потерять ее — это все равно что умереть.
Вечером огласили приказ: быть готовыми выступить с рассветом. В палатке было непривычно тихо. Те, кто умел писать, писали письма. Кто не умел — просил помочь. Алекс начал было писать родителям, но скоро почувствовал, что не в состоянии передать хотя бы намеком, какой переворот совершился в его жизни, и оставил письмо недописанным. Потом погасили свет, и разговоры в темноте звучали приглушенно. Даже самые шумливые как-то притихли и посерьезнели.
Бальдр и Алекс долго разговаривали вполголоса. Вспоминали Малую Землю, свое тамошнее детство, Бриско, Королевскую библиотеку, сани господина Хольма, коня Бурана.
В палатке давно царила тишина, когда Алекс выскользнул наружу. Был такой же мороз, как и накануне, и небо такое же. И сердце его билось так же лихорадочно. Лия не заставила себя ждать. Она появилась, как только он подошел к кибитке с трубой. Кинулась к нему, обняла, но вид у нее был огорченный.
— Streipyin velion ni, Aleks… я не достала ключа…
— Тьфу ты! Что же нам делать?
— Militiyan balestyen portiz…
— Не понимаю, Лия.
Она махнула рукой на восток, в направлении столицы.
— Portiz militiyan… boreït… завтра солдаты туда…
— Да, мы завтра выступаем… А ты, Лия, — тебя тоже отправляют? С нами?
Черные глаза налились слезами, лоб страдальчески наморщился.
— Ni, ipiyet boranch… нет, я остаюсь здесь… Adress teyit, Aleks? Где я смогу тебя найти?
Он улыбнулся и взял ее лицо в ладони.
— Дать тебе мой адрес на Малой Земле, Лия? Я ведь даже не знаю, вернусь ли туда когда-нибудь. Чтоб я оставил тебя здесь? Ты с ума сошла. Kyomi daak! Если оставлю, я тебя потеряю. Все равно что бросить камешек в море и надеяться потом его найти… А ты — у тебя какой адрес?
— Adress meyit? Мой адрес? Maï gaï nat… у меня его нет… molyin nostroï stokonot… наш дом разрушен…
Она печально кивнула на кибитку, в которой ночевала с другими поварихами.
— Adress meyit… вот теперь мой адрес…
Потом выражение ее лица изменилось; она сделала широкий жест, словно охватывая равнину, простирающуюся к северу, холодную и белую в свете звезд.
