Книга Зимняя война. Дороги чужого севера - Александр Тамоников

Март, 1940 год.

— Придется подождать, товарищи военные, — сообщила военврач, выходя из палаты, — больной лишь неделю назад пришел в сознание, пока очень плох и почти не разговаривает. Сейчас медсестра сделает ему укол, и вы сможете войти.

— Благодарю, — сказал Никита.

Военврач с достоинством кивнула и медленно пошла по коридору.

— Что там у тебя? — сунул нос в сумку, висящую у командира на плече, Иванченко.

— Клюв убери, — огрызнулся Никита, — любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

— Проходите, пожалуйста, — открыла дверь медсестра с темными волосами.

Они вошли осторожно, двигались, как по минному полю, стараясь не дышать. В палате остро пахло лекарствами и чем-то еще — не ассоциирующимся с приятными вещами. Здесь лежали двое — один был без сознания или спал, закутанный в одеяло. Глаза второго были открыты, по небритым губам скользила вялая улыбка.

— Вот, лежит и ничего не делает, — посетовал Иванченко. — Тьфу, бездельник!..

Карабаш заулыбался, сделал попытку что-то сказать, но не вышло, и он шумно выдохнул. Семена подобрали той самой ночью, когда финны отступили от укреплений под Малуярве. Мечников с потерянным видом блуждал по траншеям, заваленным трупами, и внезапно услышал стон. Кинулся — и под телами финских солдат обнаружил окровавленного товарища. Правая нога была всмятку — ее размозжило осколками. Он потерял много крови, и оставалось лишь недоумевать, почему еще жив. Санитары прибежали на призыв, доставили пострадавшего в санчасть, оттуда — в госпиталь под Ленинградом. Признаться честно, Никита не рассчитывал, что Карабаш выживет, однако это случилось. Ногу ампутировали по самое бедро. Организм сопротивлялся, черпал силы непонятно откуда — очевидно, из космоса. Две недели Семен метался в бреду, потом состояние стабилизировалось, он начал приходить в себя, узнавал окружающих, вспомнил, кто он такой и что с ним случилось.

— Еле откачали вашего друга, товарищ капитан… — За спиной снова возникла военврач, и Никита вздрогнул. — Лишь несколько дней назад стал в сознание приходить, шепчет что-то. Мы не представляли, что с такой потерей крови можно выжить. Но теперь все несчастья позади, выкарабкается. Правда, с питанием пока еще плохо, не ест ничего. Раньше из трубочки кормили, а теперь с ложечки — отказывается, выплевывает, приходится силой кашу впихивать…

— Получается, я напрасно это принес? — Никита посмотрел на сумку.

— А что там у вас? — Военврач тоже с любопытством вытянула шею.

— Яблоки.

— Вы шутите? Какие яблоки в его состоянии? — снисходительно улыбнулась она. — Медсестрам отдайте, а если хотите, можем в кашку ваши яблоки перетереть, пусть теперь их выплевывает…

Мечников подошел к кровати, склонился над товарищем. За спиной с адской смесью ехидства и сочувствия ухмылялся Иванченко.

— Все в порядке, Семен, — вкрадчиво проговорил Никита. — Ты выжил, теперь все будет нормально. Полежишь еще, подлечишься. Правда, с армией, по-видимому, придется завязать… — Он смущенно кашлянул и добавил: — И ладно, война все равно кончилась. Наши Выборг взяли, теперь на всех законных основаниях это наш город. Финны мира запросили — эти чертовы буржуины боятся, что мы их страну своей союзной республикой сделаем… Нас тогда человек десять осталось, всех в тыл вывезли, к наградам представили, и тебя тоже. А когда снова на войну запросились, она возьми, да и закончись. Так что все теперь, дружище. Мне отпуск дали на десять дней, Иванченко в часть поедет — шиш ему, а не отпуск… Что ты говоришь? — склонился он над больным. Тот что-то шептал, слова с трудом разбирались. Но Никита услышал, заулыбался: — Хорошо, приятель, я обязательно это сделаю…

— Вам пора, — подняв руку, предупредила врач. — Больному нужен отдых, нечего ему тут улыбаться.

— Что он тебе сказал? — пытал Иванченко, когда они вышли из палаты. — Я точно видел, он что-то сказал тебе, командир…

— Попросил дать тебе в лоб — от своего имени и от имени пролетариев всех стран, — засмеялся Мечников. — Ладно, не буду, люди смотрят…

Они расстались в больничном дворике, пожали друг другу руки, пообещали писать и разбежались. Иванченко спешил на службу — увольнение не вечное. Мечников проводил его глазами, присел на лавочку, закурил. Время оставалось, он отгулял лишь половину отпуска. С наслаждением затягиваясь, Никита смотрел по сторонам. Весна еще только начиналась, кое-где проседал снег, темнел. Активизировались воробьи — что-то почувствовали, расчирикались, прыгали с ветки на ветку. Он не стал рассиживаться — почти всегда, когда наступало состояние покоя, память распахивала дверцу, перед глазами стройными шеренгами проплывали лица — улыбчивые, хмурые, но такие живые, и невозможно было представить, что их больше нет и никогда не будет… Выбросил окурок в урну, со вздохом поднялся и двинулся к решетчатым воротам.

Все кончилось, другой войны не будет. С кем воевать? Англия с Францией Антанту высадят? Ага, сейчас. Светлое будущее впереди. Лиза вернулась в свою квартиру на Петроградке, форсирует учебу. Плакала, висела у него на шее, когда он вломился в квартиру, напугав мать. Потом огорошила: дескать, беременна, и догадайся, от кого. Он только обрадовался, все равно жениться собрался. Надо же, в больничном подвале ребеночка заделали. Никому об этом нельзя рассказывать! Летом отпуск догуляет, но вряд ли на курорт с женой рванет — шесть месяцев, какой курорт с таким пузом? А вот на следующее лето, в 41-м, уже можно. Махнуть, например, в Крым, и маленького с собой взять, чтобы приобщался к земным радостям. Там в июле — августе самый разгар сезона, не жизнь, а загляденье…