Книга Монета скифского царя - Анна Князева

Машину Дайнека оставила отцу. Сама отправилась пешком к метро. Пока она шла, начался теплый реденький дождик, который не вымочил одежду, но уплотнил воздух так, что он стал густым и тяжелым, как масло.

Спустившись в метро, Дайнека ощутила, что от кондиционированного воздуха у нее замерзла спина. Ей взгрустнулось – было непонятно, куда двигаться дальше. Кажется, куда ни сверни, повсюду упрешься в стену. Ни на один вопрос не было ответа. Разрозненные обрывки информации, случайные факты из прошлого и мешанина современных событий. Где кроется ключ к разгадке? Она этого не знала.

Задумавшись, Дайнека пропустила свою станцию – не услышала голос диктора. Ожидая следующую, наткнулась взглядом на светящиеся лампочки маршрута. Станция метро, вблизи которой находилась Лешина заправка, была в двух остановках. Поезд остановился, перед ней открылись автоматические двери, но она осталась в вагоне.

Дайнека вышла через две остановки, поднялась на поверхность и выбрала маршрут, исключавший встречу с заправщиком. Она «огородами» проникла во двор дома под снос и постучала в окно сторожки.

Створка отворилась, и оттуда выглянул дядя Митя:

– Опять ты, оглашенная? Все ходишь и ходишь… Чего тебе надо?

– Можно я к вам зайду?

– Ну, заходи.

Вскоре он появился на крыльце и впустил ее в свою комнату.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала Дайнека.

– Уж сколько говорено. Неужто не хватит? Чего ко мне прицепились…

Дайнеке показалось, что сегодня сторож был настороженным и немногословным. Она связала это с тем, что он виделся с Лешей, и решила идти напрямик:

– А я сегодня видела вас на заправке.

– На какой такой заправке? – Дядя Митя замешкался. – Ах да! В магазин пошел, к земляку завернул. Алексеем зовут, мы оба с ним туляки.

– Вы жили в Туле? – Дайнека напряглась в предчувствии фарта.

– Почему это жил? – проворчал старик. – Я и теперь там живу. И жена моя там, и дети. И Лешка живет в Туле. В Москву приезжаем работать. Я вот на полгода сторожем подрядился, пока дома не снесут. Надоело все хуже горькой редьки. Скорей бы снесли.

– Алексей тоже?

– Что тоже? – с чувством протеста спросил старик.

– Тоже на полгода или как?

– Или как… Две недели работает с двенадцати до двенадцати. Две – отдыхает. Он-то хоть подмениться может. Недавно мотался домой. А я один как сыч. Меня некому подменить.

Раздумывая над тем, как задать главный вопрос, Дайнека предположила, что в таком разболтанном состоянии старик легко выставит ее из сторожки, но все же спросила:

– Дядя Митя, как же вы не слышали, что в комнате Велембовского ломают полы?

– Вот язва какая! Ты это зачем говоришь? – взорвался сторож, но вдруг обмяк и махнул рукой. – Сопьюсь я здесь один без жены. Каждый день – бутылка. Дома она меня держит в этих…

Пока он вспоминал, Дайнека подсказала:

– В ежовых рукавицах.

Дядя Митя кивнул:

– В них!

– Зачем же вы пьете? – поинтересовалась Дайнека. – Вы же дома должны сторожить.

– Сам не пойму. Вроде не хочу смотреть на нее, проклятую. А как Алексей придет после смены, колбаски принесет, огурчиков, хлебушка, ну, и бутылку беленькой. Куда тут денешься?

– И часто он к вам приходит?

– Как смену отработает – сразу сюда. У него в Москве угла своего нет, так он здесь иногда ночует. А мне и не жалко. Раскладушка у него своя. Пусть спит.

– Он был знаком со стариком Велембовским?

– Познакомился как-то. Когда тот ко мне заходил.

– Выпивали вместе?

– Как же без этого! Я, бывало, на лежанку уже заберусь, а они все о чем-то гутарят.

– Не знаете, не продавал ему Велембовский какой-нибудь бижутерии?

– Цацек бабских? Зачем они Алексею? Он не женат. Тарелку, помню, желтую, жестяную, Велембовский показывал. Хвастался, будто из золота. Так Лешка ее за двести рублей у него купил. Окурки, говорит, тушить об нее буду. Короче, посмеялись да разошлись.

– А вы говорили об этом следователю?

– Зачем? – удивился сторож. – Это к делу не относится. Это другая статья… – Помолчав, он вдруг оживился: – Как сейчас помню, было это на Пасху. Выпили немного, старик и говорит: «Нужно родительскую могилку поправить, плиты на ней побились». А ты, говорю, с цоколя оторви. Все равно под снос плитка пойдет. Мне не жалко, дал ему топор, и пошли они с Лехой плитку с цоколя отколачивать. Много перебили, однако ж наколупали. Старик потом на Ваганьково их по несколько штук таскал. Шнырь ему помогал. Леха, сколько ни предлагал помочь, старик ни в какую не соглашался. Слышал я потом, как Леха расспрашивал Шныря, мол, где могилка родительская у Велембовского находится. А Шнырь как на духу: возле Есенина, говорит. Там же неподалеку дед с бабкой лежат. Я еще, грешным делом, подумал, зачем ему это?

– Шнырь с вами выпивал? – спросила Дайнека.

Старик помотал головой:

– Нет, никогда. Шныря сюда не пускал – много чести. Но старик с ним дружил, спали в соседних комнатах. Я же тебе вроде рассказывал.

– Жаль Шныря… – Дайнека опустила голову. – И Велембовского жаль. Поломанные судьбы у людей.

– Старик после смерти своей Гали сильно страдал. Долго жить без нее не собирался. Мне, говорит, ничего в жизни не надо. Выпить, говорит, закусить да помереть поскорей.

Дайнека встала, собираясь проститься.