Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Здания обрушиваются.
Годовые кольца дерева, которое не упало на дом.
Мне так хотелось самой оказаться под обломками. Хотя бы на миг. Всего на одну секунду. Естественный порыв поменяться с ним местами. Только все гораздо сложнее.
Телевизор освещал комнату.
Самолеты врезаются в здания.
Самолеты врезаются в здания.
Я думала, что буду чувствовать себя иначе. Но даже тогда я была я.
Вспоминаю тебя на сцене, Оскар, в зале было столько чужих людей. Я хотела сказать им: Он мой. Хотела встать и крикнуть: Это чудо — мое! Мое!
Глядя на тебя, я испытывала такую гордость и такую грусть.
Увы. Его губы. Твои песни.
Стоило посмотреть на тебя, и жизнь обретала смысл. Все плохое в ней обретало смысл. Без этого ты бы не был возможен.
Увы. Твои песни.
Жизни моих родителей обретали смысл.
Моих бабушек и дедов.
Даже жизнь Анны.
Но я знала правду — и поэтому была грусть.
Все, что было до этой минуты, зависит от этой минуты.
Вся мировая история может быть перечеркнута в один миг. Твоя мать захотела похороны, хотя нечего было хоронить.
Что тут можно сказать?
Мы все поехали на лимузине. Я тебя постоянно трогала. Не могла натрогаться. Мало мне было рук. Ты перешучивался с водителем, но я видела, чего тебе это стоит. Его смех был мерилом твоей боли. Уже у могилы, когда опускали пустой гроб, ты издал какой-то звериный звук. Я никогда ничего подобного не слышала. Ты был раненым зверем. Этот звук все еще стоит у меня в ушах. У меня ушло сорок лет на то, чтобы его найти, — лейтмотив всей моей жизни. Твоя мать отвела тебя в сторону и прижала к себе. Могилу твоего отца стали забрасывать лопатами. Земля падала на пустой гроб моего сына.
В нем ничего не было.
Все мои звуки остались закупоренными во мне.
Лимузин повез нас домой.
Мы молчали.
Подъехав к дому, ты пошел проводить меня до дверей.
Швейцар сказал, что для меня есть письмо.
Я сказала, что заберу его завтра или послезавтра.
Швейцар сказал, что его только что доставили.
Я сказала: Завтра.
Швейцар сказал: Мне кажется, это срочно.
Я попросила тебя прочесть. Я сказала: У меня глаза паршивят.
Ты открыл его.
Прости, — сказал ты.
Почему ты просишь прощения?
Это не я, это в письме.
Я взяла его у тебя и посмотрела.
После ухода твоего дедушки сорок лет назад я стерла все его записи. Смыла слова с зеркал и полов. Закрасила на стенах. Отскребла с занавески в ванной. Даже паркет отциклевала заново. Сколько лет мы были знакомы, столько лет мне потребовалось на то, чтобы вывести отовсюду его слова. Хоть по песочным часам замеряй. Я думала, он уходит, чтобы самому убедиться, что того, что он ищет, больше нет или никогда не было. Я думала, он будет писать. Или посылать деньги. Или просить фотографии, если не мои, то хотя бы нашего малыша.
Сорок лет ни слова.
Только пустые конверты.
А затем, в день похорон моего сына, — одно словечко.
Прости.
Он вернулся.
ЖИВОЙ И ОДИНОКИЙ
Шесть с половиной месяцев мы искали вместе, а потом мистер Блэк сказал, что завязывает, и опять я оказался один, и ни к чему не приблизился, и таких тяжелых гирь у меня на сердце еще никогда не было. С мамой я, само собой, поговорить не мог и с Тюбиком и Минчем (хотя они мои лучшие друзья) тоже. Дедушка умел разговаривать с животными, а я не умею, поэтому на Бакминстера рассчитывать не приходилось. Доктора Файна я не уважал, а объяснять Стэну все, что требовалось объяснить перед тем, как рассказывать, было бы слишком долго, а в разговоры с мертвыми я не верил.
Фарли не знал, дома ли бабушка, потому что его смена только началась. Он спросил, не случилось ли чего. Я сказал: «Есть дело». — «Хочешь, наберу ее?[67]» — «Не стоит». Я побежал семьдесят две ступеньки наверх, и пока бежал, подумал: Все равно он был запредельно старый, здорово тормозил и не приносил никакой пользы. Я нажал на звонок, даже не успев отдышаться. Ну и хорошо, что он завязывает. Не понимаю, зачем я его вообще пригласил. Она не открыла, и я опять позвонил. Почему она не ждет у двери? Я единственное, что у нее в жизни осталось.
Я вошел.
«Бабушка? Ау? Бабушка?»
Я прикинул, что она могла пойти в магазин или типа того, и сел на диван ждать. Еще она могла пойти гулять в парк, чтобы поспособствовать пищеварению, что, я знаю, она иногда делает, хотя, по-моему, это странно. Еще она могла пойти за сухим мороженым для меня или отправить что-нибудь с почты. Только кому ей писать?
Я не хотел изобретать, но начал.
Она попала под такси, когда переходила Бродвей, и такси умчалось, и все это видели, но никто не помог, потому что боялись неправильно сделать искусственное дыхание.
Она упала с приставной лестницы в библиотеке и разбила голову. Она истекает кровью, потому что это случилось в разделе книг, которыми никто не интересуется.
Она лежит без сознания на дне бассейна. В четырех метрах над ней плавают дети.
Я попробовал подумать про другие вещи. Изобрести оптимистические изобретения. Но пессимистические звучали жутко громко.
У нее случился инфаркт.
Кто-то столкнул ее на рельсы.
Ее изнасиловали и убили.
Я стал искать ее по квартире.
«Бабушка?»
Я только хотел услышать: «Я в порядке» — но не услышал ничего.
Я посмотрел в столовой и на кухне. На всякий случай открыл дверь в кладовку, но там была одна еда. Посмотрел в гардеробе и в ванной. Открыл дверь второй спальни, где спал и видел сны папа, когда был в моем возрасте.
Я впервые находился в квартире бабушки без бабушки, и это было запредельно странно, типа как увидеть ее платья без нее в них, а я их увидел, когда зашел в ее спальню и заглянул в шкаф. Я выдвинул верхний ящик комода, хотя, само собой, понимал, что там ее быть не может. Зачем же я тогда его выдвинул?
В нем были конверты. Сотни конвертов. Они были связаны в пачки. Я выдвинул ящик пониже — в нем тоже были конверты. И в ящике под ним тоже. Во всех ящиках.
По штемпелям я понял, что конверты подобраны хронологически, то есть по датам, и отправлены из Дрездена в Германии, откуда бабушка родом. С 31 мая 1963 года до наихудшего дня на каждый день было по конверту. Некоторые были адресованы «Моему нерожденному сыну». Некоторые — «Моему сыну».
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
