– А что думает о ней вечно больная секретарша?
– Сэнди? От этого ей становится еще хуже, – Джосси допила последние капли сока, улыбаясь поверх стакана. – В общем, Сэнди была бы ничего, если бы не ее слезливость. И можете сразу выбросить из головы всякие избитые теории о дочерях, которые смотрят на отцов как на личную собственность. На самом деле я не против, пусть увлекается красотками.
– Он знает, что вы не любите Лиду?
– О, конечно, – вздохнула она. – Я сказала ему, что она плотоядная орхидея, а он ответил, что я ничего не понимаю. Конец дискуссии. Смешно, добавила она, – но только когда я с вами, я в состоянии не плеваться, вспоминая о ней.
– Аппендицит отвлекает на время от зубной боли, – заметил я.
– Что?
– Размышления из недр маленьких белых фургонов.
– Довольно часто, – сказала она, – мне кажется, будто вы сумасшедший.
Она встретила друзей и ушла с ними, а я отправился в весовую переодеваться в бриджи, сапоги и красный и белый цвета Мойры Лонгерман. Когда я вышел, набросив куртку на яркий камзол, меня поджидал Бинни Томкинс.
– Я хочу поговорить с тобой, – сказал он.
– Отлично. Почему бы и нет.
Он насупился.
– Не здесь. Слишком много народа. Пойдем туда. – Он показал на дорожку, по которой лошади выезжали с парадного круга на трассу: широкая полоса дерна, куда не вторгались любители скачек.
– В чем дело? – спросил я, как только мы выбрались из толпы, кольцом обступившей дверь весовой, и двинулись в заданном направлении. – Что-то случилось с Гобеленом?
Он нетерпеливо покачал головой, как будто я сморозил глупость.
– Я хочу, чтобы ты придержал лошадь.
Я остановился. "Придержать" лошадь на понятном языке означает постараться проиграть.
– Нет, – сказал я.
– Ну, давай же, еще немного... – Он сделал пару шагов, оглядываясь назад и ожидая, что я последую за ним. – Мне надо поговорить с тобой. Ты должен выслушать.
В его поведении, помимо обычной раздражительности и неприветливости, чувствовалось еще что-то. Нечто вроде примитивного страха. Покачав головой, я пошел рядом с ним по траве.
– Сколько ты хочешь? – напрямик спросил он.
Я снова замер и сказал:
– Я этим не занимаюсь.
– Знаю, но... Как насчет двух сотен, свободных от налогов?
– Ты дурак, Бинни.
– Тебе-то хорошо, – яростно сказал он. – Но я потеряю все, если Гобелен выиграет сегодня. Конюшню, средства к существованию – все!
– Почему?
Бинни дрожал от напряжения.
– Я должен кучу денег.
– Букмекерам? – спросил я. – Естественно, букмекерам.
– Ты дурак, – сказал я бесцветным голосом.
– Самодовольный ублюдок, – с бешенством выплюнул он. – Я отдал бы все на свете, чтобы сегодня ты снова сидел в том фургоне, а не путался здесь.
Я задумчиво посмотрел на него и заметил:
– Гобелен, возможно, не выиграет в любом случае. Никаких гарантий.
– Я должен знать заранее, – неосторожно брякнул он.
– И если ты предупредишь своего букмекера, что Гобелен не выиграет, он спустит тебя с крючка?
– Он простит мне часть долга, – пояснил Бинни, и не станет торопить с оставшейся суммой.
– До следующего раза, – возразил я. – Пока ты не увязнешь в трясине еще глубже.
Взгляд Бинни был обращен внутрь, словно перед ним развертывалась картина безнадежного будущего. И я понял, что он никогда не сделает первого шага, чтобы вновь выбраться на твердую землю. В его случае это означало совсем прекратить играть.
– Тренеры могут найти более легкий способ проиграть скачку, – указал я, – чем пытаться подкупить жокея.
Он насупился еще больше и стал как две капли воды похож на неандертальца.
– Мойра платит конюху, который ухаживает за Гобеленом, чтобы парень не спускал с него глаз и докладывал ей обо всем, что происходит. Я не могу его уволить или поручить ему другую лошадь. Если я так поступлю, она грозится передать Гобелена другому тренеру.
– Я удивляюсь, что она еще его не забрала, – ответил я и подумал, что Мойра сделала бы это немедленно, если бы услышала нашу беседу.
– Тебе нужно только плохо провести скачку, – уговаривал он. – "Зажать" лошадь на дальнем конце и по широкой дуге выйти на прямую.
– Нет, – сказал я. – Не годится.
Похоже, я обладал выдающимся даром доводить людей до белого каления.
Бинни был бы счастлив, если бы я замертво свалился у его ног.
– Послушай, – сказал я, – мне очень жаль, что ты угодил в такой переплет. Мне искренне жаль, веришь ты или нет. Но я не намерен спешить тебе на помощь и вызволять, надувая Мойру, лошадь, игроков или самого себя, и хватит об этом.
– Ублюдок, – сказал он.
Через пять минут, когда я снова окунулся в гущу ипподромной жизни у весовой, чья-то рука тронула меня за локоть и тягучий голос произнес над ухом:
– Мой дорогой Ро, каковы твои шансы?
Я повернулся с улыбкой и увидел умное лицо Вивиена Иверсона. При свете дня на ипподроме, где я в свое время впервые встретился с ним, он выглядел столь же элегантно и изысканно, как и в клубе "Виват": темнозеленый блейзер в сочетании с серыми клетчатыми брюками, волосы, отливавшие синевой в лучах апрельского солнца. Сдержанная радость в наблюдательных глазах.
– В любви, на войне или в картах? – сказал я. – Остаться на свободе, приятель.
Я прищурился.
– Хм, – сказал я. – Сколько бы ты предложил?
– Пять к четырем.
– Надеюсь, ты ошибаешься, -. сказал я. За шутливой манерой скрывалась явная озабоченность.
– Прошлой ночью в клубе я чисто случайно услышал, как наш друг Коннат Павис разговаривает по телефону. Если откровенно, мой дорогой Ро, после того как было упомянуто твое имя, я в какой-то степени сознательно слушал.
– По отводной трубке?
– Фу-у, – укоризненно сказал он. – Нет, к сожалению. Я не знаю, с кем он говорил. Но он сказал – его точные слова: "Поскольку речь идет о Бриттене, вы не можете не согласиться, что профилактика надежнее лечения болезни", а чуть позже он добавил: "Если собаки почуяли след, лучше всего посадить их на привязь".
– Восхитительно, – невыразительно отозвался я.
– Тебе нужен телохранитель?
– Предлагаешь свои услуги?
Он с улыбкой покачал головой.
– Могу нанять для тебя одного. Карате. Пуленепробиваемое стекло. Все необходимое снаряжение.
