Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Раньше, когда был жив и в силе отец, продукты покупали на рынке. Теперь с благосостоянием стало плоховато. Мать в одиночку на шабашки не выезжала. Трудилась в стройтресте штукатурщицей. Деньги, что скопил при жизни отец Моргенштерн, лежали на сберкнижке, и почему-то считалось невозможным их тратить – а может, мать втихаря подкидывала капусты (как тогда говорили) возлюбленной Луизке, но не Наталье.
С другой стороны, не хлебом единым! Наталье только восемнадцать лет исполнилось! Недавно поступила в институт – тот самый, между прочим, что окончила великолепная старшая сестра.
Да и страна стала меняться в смысле возможностей. Разрешили кооперативы. В двух минутах от вуза появилось видеокафе, где за рупь пятьдесят можно было получить чашку кофе, пирожное и просмотреть кино на видеомагнитофоне – «Ночь живых мертвецов» или «Рэмбо». Школьная подружка Наташи, невзирая на молодость, замутила частную парикмахерскую. Звала к себе мастером.
А еще появилась возможность уехать. Из страны, из опостылевшего Союза – навсегда. Ходили анекдоты, как по трансляции в Шереметьево-два (единственный тогда международный аэропорт) якобы объявляют: «Пусть последний потушит свет».
Страны Запада казались раем обетованным. Говорили – но представить это в реальности все равно было трудно: «Там заходишь в магазины, и в них все есть!»
В самом конце восьмидесятых и начале девяностых из СССР эмигрировали сотни тысяч евреев, немцев, греков. Говорили, что уезжало навсегда примерно по миллиону в год. Многие прибывшие в столицу из провинции обитали, в ожидании своего рейса, в Шереметьеве на газетках. Тогда это называлось «выезжаю на ПМЖ» – постоянное место жительства. Те, кто покидал Родину, лишались советского гражданства; требовалось сдать государству свою квартиру (или продать дом). За копейки реализовывали мебель, хрусталь, ковры и бесплатно раздавали по друзьям главное советское богатство – книги.
Из К. семейства Кофнеров и Шлимовичей перебирались в Израиль. Беккеры, Шрайнеры, Грубберы намыливались в Германию. Приятели звали на историческую родину и Моргенштернов – но Луиза оказалась категорически против (конечно, пела с голоса мужа). Столь выдающийся супруг стал к тому времени главным инженером треста, да членом бюро райкома, да при этом свой кооператив строительный открыл, сливал туда самые выгодные заказы, домой носил (как отец Моргенштерн в былые времена) чемоданчики наличных. Разумеется, и мать никуда не могла уехать, оставить любимую Луизочку. Тем более что та наконец, после ряда бесплодных попыток, забеременела.
А Наташу ничто не держало. Почему бы и не вырваться отсюда? Шесть часов стоять в очереди за подсолнечным маслом – как-то перебор. Она бы и не стояла, если бы соседка не попросила подменить.
Очень хотелось жить в достатке, зайти, к примеру, в кафе, заказать кофе со сливками и круассан. И кружку «баварского».
И тут как-то совпало… На Новый год их познакомили в компании… Николай приехал в К. на зимние каникулы из самой Москвы, навестить родителей. Он взрослый был, по сравнению с ней даже, можно сказать, пожилой – но не женатый, она такие вещи тонко уже умела чувствовать. Нет, кто-то у него там, в столице, наверное, был, как без этого, если мужику двадцать восемь? Вдобавок он ведь и спортсмен, и чемпион Союза, и мастер спорта, подумать только, международного класса! Спокойный, уверенный в себе, немногословный – между ними, как говорили тогда, искра проскочила. В ту новогоднюю ночь, когда наступал год тысяча девятьсот девяностый. И в три часа ночи Наташка решила с вечеринки, где пели, пили и смотрели «Голубой огонек», отправиться домой – хотя изначально не собиралась, думала гулять со всеми до утра. И он пошел ее провожать – и убежала-то она с сабантуя, конечно, только потому, что знала-чувствовала-предполагала: он пойдет с нею. И Николай – да, пошел.
Так и началось. И она всю зимнюю сессию завалила. (Лишнее доказательство для матери ее никчемности.) И запомнилось: холод, его спокойная уверенность, сильные руки, новогодние песни из «Огонька»: Агузарова, «Агата Кристи», Дмитрий Маликов: «Ты вернешься, ты опять вернешься…»
Он ничего не просил, и ничего не обещал, и мало о чем рассказывал. Вскоре улетел – на соревнования. Но она была уверена: вернется. Он не писал и не слал телеграммы, а телефона у них, как у пяти шестых населения советского города К., в ту пору не было. Да и стал бы Николай, по своему немногословному характеру, звонить?
Но вскоре вернулся. Еще не кончилась зима – прилетел. Появился на пороге дома: уверенный, красивый. Афганская дубленка, американские джинсы, пыжиковая шапка набекрень, мохеровый, небрежно повязанный шарф. И с ходу спросил, выйдет ли она за него замуж. И еще спросил, хочет ли уехать из Союза с концами. Ведь она немка по пятому пункту в анкете и паспорте, ей широкая дорога открыта. Ждут с распростертыми объятиями на всей территории ФРГ. (Тогда Германия еще не объединилась, но дело шло к тому.)
А ее ничего в К. и в Союзе не держало. Ни семья, ни институт, ни дом. И так хотелось новой, иной, красивой жизни! И она ответила: «Да». На оба вопроса.
И тогда он обронил: «Затягивать не будем».
Свадьбу решили играть в К. Из Москвы приехали друзья Николая – такие же, как он, железно-стальные, большие, с короткими и толстыми шеями, на которых не сходился ни один ворот и ни один галстук. (В том числе любимый друг Николая – Евгений.) Присутствовали, конечно – скорее из соображений политеса, – мама, Луизка, зять – партийный кооператор. Все родственники со стороны Натальи сидели скучные и надменные. У Луизки живот лез на нос.
Медовые три дня провели в старом родительском доме Моргенштернов на улице Володарского, а потом сразу метнулись в столицу – оформлять документы на выезд. И Наташе казалось, что никто по ней в родном городе не заплачет, никто скучать не будет.
Им удалось обернуться очень быстро, и еще летом тысяча девятьсот девяностого года оба сдали навсегда свои советские паспорта и вылетели из Шереметьева-два рейсом Аэрофлота до Мюнхена. Потом оказалось, что у этой быстроты имелась своя подоплека, и Николая, которому хотелось покинуть Родину как можно скорее, подпирали свои обстоятельства. Но она тогда об этом не знала – зато ведала, что внутри ее зарождается новая маленькая жизнь, ее будущий Пол, Пауль, Павлик, маленький и бесконечно любимый, которого они с Николенькой-Ником, конечно, будут любить не так, как ее любили (или, точнее, не любили) родители, а много, много крепче!
Она потом спрашивала себя: а если бы она осталась?
Выжила бы в девяностые? Тогда, в девяностые – а точнее, первого января девяносто второго, – весь бывший Советский Союз куда-то ухнул, и все до единого его граждане словно разом переехали в какую-то другую страну.
Наташе хоть повезло – она начала выживать чуть раньше, в девяностом, и в организованном пространстве, где правила игры, иначе «орднунг», оставались незыблемыми и совершенными.
Не так у ее покинутых родственников. (Но и бог бы с ними, думала она со злорадством. Они сами выбрали свой путь. И свой крест.)
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
