Книга Все, кроме правды - Джиллиан Макаллистер

На вечернем асфальте отблеск огня,

Пришла бы ты обнять меня.

Я перешла к фотографиям. На многих он позировал, выставив бицепс и с сигаретой во рту. Но всегда при Доминике был маленький коричневый и потертый блокнот. Сбоку к нему была пристегнута шариковая ручка. Парень, наверное, был писателем. Да, он мог быть грабителем и хулиганом, но этим не исчерпывалась его жизнь, заполненная тем, что было для него важно. Родные и друзья. Стихи, которые «лайкали» на Фейсбуке десятки его друзей.

Я перешла к страничкам его родителей. У них профили тоже были открыты. Было видно, что они активисты. Не только за отмену признания «адекватной самообороны», но и вообще за упразднение самого вердикта «не доказано» – хотя нигде конкретно на дело Джека они не ссылались. Они говорили, что этот вердикт увеличивает неопределенность. Они создавали петиции и проекты по сбору денег, чтобы вердикт отменили. Наверное, поэтому снова всплыло «зверское преступление» Джека. Они лоббировали новый закон в парламенте Шотландии.

В каждом новом посте они отмечали тегом своего сына. На рождественских фотографиях, где он мог бы быть, стояла отметка «Доминик Халл», словно сын как призрак стоял над ними.

Я смотрела на их утрату, их личную трагедию, но неловкости не испытывала. Все это было публично и потому не казалось неправильным.

Конечно же, были похороны. И гроб мог оказаться белым – Доминик все же был ребенком. Как мой пациент, мой мальчик.

Пока я лежала, стараясь снова уснуть, Джек прислал мне сообщение. В нем было селфи. Он выглядел бы сексуально, если бы не надутые губы и деланная хмурая гримаса. Я не могла удержаться от смеха, радуясь, что вижу его темные глаза почти в реальном времени.

Он прислал текст: «Лучше, чем фото на Фейсбуке?» Потом тут же позвонил мне, наверное, как только увидел, что я прочла.

– Привет, – сказал он низким голосом. – Знаешь, плохо так жить.

– Так – это как?

– Вместе, но… непонятно как. Не вместе, не лучшие друзья.

– Мы вполне друзья, – я тихо засмеялась. – Просто был шок от того, что ты мне врал.

И тут я предоставила ему единственную возможность мне все рассказать, а надо было дать больше – как крысоловки расставить. Проверить, скажет ли он мне… Но я не стала.

– Я еще почитала. Ты не был признан невиновным.

Джек на долю секунды запнулся. И это было важно – как промедлить на долю секунды перед тем, как нажать на тормоз, когда пешеход перебегает перед тобой дорогу, или оказаться на платформе, когда двери поезда закрываются. Маленькая разница, но существенная, меняющая жизнь.

– Вердикт – «не доказано». Что это значит?

– Ну да.

– В каком смысле «да»?

Я посмотрела вокруг. Все было так, как прежде: полотняные шторы, не закрывающие всех городских огней, аккуратное покрывало на кровати, гравюра с клятвой Гиппократа на стене. Но все переменилось.

Опять.

– Ну, в Шотландии бывает три вердикта, – пояснил Джек.

– Я знаю.

– Рейч, там практически никакой разницы. Оба означают невиновность.

– Правда?

Джек грустно и многозначительно вздохнул. Но я не стала отвлекаться: сейчас он не притворялся.

– Рейч, это ничего не значит. Ну, в смысле, все то же самое…

– Гм, – произнесла я, желая, чтобы Джек продолжал, молясь, что он не получает извещения, если кто-нибудь заказывает протокол его процесса. – Это все-таки кое-что значит. Конкретно – что в твоей невиновности есть существенные сомнения.

К моему удивлению, Джек засмеялся:

– Ага, я бы именно так и сказал. После суда.

Его смех резанул своей неуместностью.

– Почему «не доказано»?

– Вот не знаю, честно, – он задумался. – Я думаю, что, возможно, была такая политика.

– Какая?

– Ну, я был напуган. Говорят, что порог самообороны ниже, когда… когда к тебе вломились. Когда ты перепуган.

– Да, – сказала я вполголоса и впервые ощутила проблеск сочувствия, как появляются утром первые лучи рассвета, как мелькает сквозь голые осенние ветви вспышка далекого фейерверка. Это действительно пугает, когда в твой дом постоянно вламываются.

Я попыталась представить себе, лежа в своей квартире, чтобы я чувствовала, услышав, что внизу хлопнула дверь. Наверное, хлынул бы адреналин. Может быть, я бы пошла туда, где громилы. И был бы крик, драка, следы борьбы.

Кто знает, что бы я сделала? Кто может предсказать?

– Меня хотели оправдать, но убивать человека всегда неправильно. Какой бы ты ни был невезучий или как бы часто тебя ни грабили. Так что, решили они, отпустить его отпустим, но пусть выглядит так, что он виноват. Как намек общественности. Не знаю, Рейч. Я тебя прошу, не надо… Я люблю тебя. Клянусь, могу сделать тебя счастливой. Мы же были так счастливы вместе. Прошу тебя, не надо…

– Почему ты мне не сказал? Ты же клялся, что рассказал все.

– Потому что… я не хотел, чтобы ты во мне сомневалась, – грустно ответил он.

– Откуда я знаю, что ты теперь говоришь правду? Вполне может быть, что ты опять врешь.

Джек ничего на это не сказал, только повторил:

– Прости.

Еще одно «прости».

Мы еще какое-то время поговорили.

Я выглянула на улицу и увидела лысого человека с серьгой и в футболке «Ньюкасл юнайтед» – «первосортный джорди», назвал бы его Джек. В вок-кафе затишье, и один из поваров вышел подметать. Он был в клетчатых брюках, на голове наушники.

– Как там Уолли? – спросил Джек.

– Отлично.

– А я ходил в поликлинику и чувствую себя как пережеванный.

– В какую больницу?

– В Лорне. Только ты не смейся, это было на самом деле страшно, – он заговорил тише.

– А что случилось?

– Острая боль в боку, справа.

– Почему ты не позвонил мне?

– Ты бы мне сказала, чтобы не ходил.

– Где именно в боку?

– Над косточкой. Там, где мягко.

– Понятно. Боль в районе правой подвздошной впадины, и ты решил, что у тебя аппендицит.

– Да. Я на самом деле думал, что он прорвался.