Она отвернулась. Потом резко повернула к нему лицо, быстро вскинула руку, вцепилась в волосы, потянула, заставляя наклониться, и впилась в губы. Она не терпела, когда над ней смеялись, не желала быть зависимой от чьих-либо сумасбродных выходок, она привыкла всегда одерживать верх и диктовать другим, как следует себя вести.
А он — только подумайте! — после всего влюбился в глупую наивную девчонку. Почти с первого взгляда. И она вертела им, как хотела, у нее получалось. Именно потому, что никогда не стремилась к этому. Но до их встречи должно было пройти еще много времени, и за этот срок Богдан получил прекрасную возможность достойно проявить все свои способности.
Однажды он неудачно сходил за товаром.
Торговля велась в условленном месте по строго отработанной схеме. О том знали даже менты, но сделать ничего не могли, не удавалось никого поймать с поличным. Время от времени они устраивали облавы, но редко находили у кого-нибудь что-то.
В одну из таких облав и попал Богдан.
Он тоже оказался чист, но его задержали — надо же было отвести душу, доставили в отдел, чтобы в отместку за очередную неудачу продержать несколько часов, и там…
— Данька! А ты что здесь делаешь?
Богдан обернулся, увидел знакомое лицо.
Дядя Саша Тарасов. Старый друг отца. Майор милиции. Когда-то Богдан даже встречался с его дочерью, правда, недолго. Но в последнее время они общались очень редко, а в прошедшие четыре года вообще не виделись.
Тарасов, по воле случая неожиданно вспомнивший о своем давнем обещании другу присмотреть за его сыном, увел Богдана к себе в кабинет.
— Ну от тебя я никак не ожидал! — воскликнул майор с отеческим укором.
— Я случайно проходил… — завел было Богдан известную песенку, но дядя Саша его оборвал.
— Уж мне-то лапшу не вешай. Там случайно не проходят. И зачем ты с этими выродками связался? — он негодовал, пользуясь правом давнего знакомства. — Ты ведь так вляпаться мог! Подумал бы о матери.
Богдан снисходительно скривил губы.
— У нее и сердце слабое, и нервы теперь никуда, — продолжал Тарасов.
— Она умерла. Три года назад.
— Данька! — растерялся майор. — А я то тут… Я и не знал. Совсем о вас забыл, — почувствовал он запоздалое раскаяние. — Друг называется! За столько лет даже ни разу не позвонил. Заработался, — он наконец опомнился. — Да ты-то как?
— Я — нормально, — беззаботно проговорил Богдан. — Вы не волнуйтесь, дядя Саша.
— Нормально? — возмутился Тарасов. — Ты сидишь здесь и говоришь, что нормально! Черт! — вылетело со злостью и досадой, стоило майору вспомнить о своем. — Опять никаких результатов. Все следы успели замести. Только и толку — с тобой встретился.
Майор вдруг глянул пронзительно:
— А ты глубоко в это влез?
Так уж вышло, заботливый дядя Саша втянул Богдана в опасную игру. Богдан поначалу ввязался просто назло Лысому — век не забудет и не простит ему! — а потом…
Кто знает, что случилось потом?
Может, вошел во вкус. Может, понравилось танцевать на острие ножа. Может, подумал: «Сделаю доброе дело, побуду чуть-чуть героем». И влип на всю жизнь. А дядя Саша каялся:
— Господи, Данька, что я наделал? Обещал твоему отцу за тобой присмотреть, если надо — помочь, и на тебе… Ничего не смог. Сначала позабыл. А вспомнил — так тоже не на радость.
А Богдан только усмехался.
— Да ладно, дядя Саша. Не пропадать же таланту!
— Кабы только таланту. Жизни бы целой не пропасть!
— А что жизнь? — снисходительно спрашивал Богдан. — Что меня в ней держит-то? Кому я тут нужен? Мои все там уже, — и он смотрел на небо, а Тарасов пораженно смотрел на него.
Богдан и не думал, что переигрывает в своей беспечности. Возможно ли не быть циничным, работая предателем!
Богдан даже не предполагал, что будет настолько тяжело. Не от вечного страха, что тебя раскроют — тут уж о последствиях лучше не задумываться, а от непонятных душевных мучений. Как странно, что человек одновременно может быть очень плохим и очень хорошим.
Оказывается, довольно легко полюбить негодяя и потом мучиться от укоров совести, мешая его черному делу.
То ли благодаря разумной осторожности и прозорливости Тарасова, то ли благодаря своим собственным достоинствам Богдан достаточно быстро достиг таких глубин, о которых майор даже не помышлял. Что-то уж очень легкомысленно быстро доверялись люди глазам цвета морской волны и необыкновенному мягкому голосу.
Тарасов помог получить права и неизвестно какими путями, через каких там надежных и ненадежных знакомых, пристроил Богдана к Балашу водителем полагающейся тому по должности служебной машины. А уже сам Балаш сделал его личным шофером на всех имеющихся у него в собственности средствах транспорта.
Балаш давно зарекся садиться за руль. Все его попытки непременно заканчивались ДТП, и общение с ГАИ уже стояло поперек горла. Он считал, что чем меньше вокруг него людей, тем надежнее он себя будет чувствовать. За каждым можно приглянуть, каждого проверить. Но даже чрезмерная осторожность на этот раз его не уберегла, и он промахнулся, просмотрел, обманулся.
Богдан мог гордиться собой. А он еще никогда в жизни не чувствовал себя так паршиво.
Уже через короткое время Балаш относился к нему как к родному. По какой причине? Возможно, потому, что не очень давно потерял собственного сына, почти ровесника Богдана, а теперь нашел, кем его заменить. Тем более что был в курсе семейного положения своего нового водителя. Правда, Балаш имел еще дочку, симпатичную и упрямую четырнадцатилетнюю девчонку. Заметив, с каким интересом наблюдает она за Богданом, отец поспешил заботливо предупредить его:
— Ты смотри! Испортишь мне девку раньше времени — пеняй на себя.
Богдан только усмехнулся.
Скорее следовало бы предупредить его вовсе не насчет дочери, но Балаш не знал, что Богдан имеет богатый опыт общения именно с женщинами возраста его жены. Да и ладно! Ничего и так быть не могло. Жена Балаша тоже отнеслась к Богдану как-то по родственному, наверное, все по той же причине. Его тепло и искренне приняли в доме, и неожиданно вернулось забытое ощущение семьи. Даже с Юлькой сложились приятельские отношения.
Девчонка любила пользоваться папиными машинами. Она и сама умела водить (старший брат научил). Но кто же ей позволит, в четырнадцать-то! Балаш даже в самой пустынной глуши, где на километры вокруг днем с огнем не найдешь и простого человечка, не говоря уже о гаишниках, не разрешил бы дочери сесть за руль, беспокоясь, что ей передалась по наследству его собственная непреодолимая тяга к придорожным столбам и одиноким прохожим на обочине. А Богдан разрешал, когда рядом не было отца и когда Юльке до безумия хотелось повыделываться перед подружками.
