Твоя жизнь, что прошла, нашла тебя.Любовь одного дня молчит всегда.Скоро исчезнет лик твой прошлый,Освободит тебя от этой ноши.Тебя избавит навсегда.
Ева вертит в руках листок бумаги, нюхает его, там нет больше ничего, кроме этих стихов, которые она пытается расшифровать, видя в них клятву в верности, а затем – прощание. Да, это действительно был Луи! Он знает об Александре, знает и о Гельмуте! Луи приезжал в Олорон-Сен-Мари, чтобы сказать ей, что она должна его забыть. Никогда он не простит ей того, что она скрывала от него ужасную тайну. А иначе как объяснить, что он даже не попытался ее увидеть, поговорить с ней, хоть и находился совсем недалеко?
Лиза пытается привести подругу в чувство, но Ева не двигается. Глаза у нее открыты, она жива, но не может пошевелиться, словно у нее кататонический синдром[86]. В левой руке Ева сжимает клочок бумаги.
– Наверное, ее мозги сожрал выхухоль, – говорит Сюзанна. – Скорее всего, он пробрался в барак, ползал тут по полу, выискивал крошки хлеба, потом забрался на тюфяк, добрался до Евы и прыгнул ей в ухо. Устроил там настоящий погром. Пир из серого вещества… Я до войны часто ела мозги, это очень вкусно. Почему же выхухолям такое не понравится?
– Пойди прогуляйся по лагерю среди новеньких.
С тех пор как они познакомились на Зимнем велодроме, внутренняя сила Евы казалась Лизе чем-то самим собой разумеющимся. Подруга стала для нее горой, защищающей ее. Присутствие Евы придавало горизонту четкие очертания, поддерживало небесный свод, не давая ему упасть на Лизу.
– Ева, скажи мне, что с тобой? Я тебе помогу.
Но Ева выглядит отрешенной. Лиза начинает рыдать, прижавшись к неподвижному телу подруги.
– Ева, скажи мне, что нужно сделать, не бросай меня! Я не хочу остаться совсем одна, без тебя! Ты нужна мне, моему ребенку, нам обоим. Давай спрячемся возле горы. Падает снег, он покрывает вершину белыми хлопьями. Умоляю тебя, посмотри на меня, скажи хоть что-нибудь!
Бьянка возвращается после умывания.
– Оставь ее ненадолго в покое, – говорит она Лизе, осторожно прикасаясь к ее плечу и отстраняя от Евы.
– Я позову Эльсбет.
– Ей не нужны лекарства. Она страдает, но не больна. Душевная боль требует больших усилий. Это нужно пережить в одиночку.
Бьянка собирает длинные волосы в узел, приподнимает рукава блузки и начинает медленно растирать руки Евы. Она массирует ее кожу, легко касается суставов, растирает сухожилия и мышцы, медленно перебираясь от локтей к плечам, обнажая их. Затем Бьянка принимается за икры и стопы. Лицо Евы остается неподвижным. Челюсти плотно сжаты.
– Многое из того, что с нами происходит, сложно объяснить словами. Ей нужно дать немного времени, оно все лечит.
Лицо Евы наконец смягчается, она закрывает глаза.
– Мы должны чем-то заняться. Ни тело, ни дух не могут оставаться здоровыми в праздности и вони. Наблюдать за тем, как красоту пожирают холод и скука, – это бесчеловечно! Чем вы тут занимались раньше?
– У нас было кабаре, – отвечает Лиза, не сводя с Евы глаз.
Лицо Бьянки просияло.
– Нужно его возродить!
– Это невозможно.
– А что нам мешает?
– Две подруги из нашей труппы мертвы.
– Я уверена, что недостатка в талантах не будет.
– Барак, в котором мы давали представления, сгорел, а рояль перенесли в медпункт.
– Значит, осталось лишь превратить медпункт в кабаре.
– Комендант Грюмель никогда на это не согласится.
– А вы у него спрашивали?
– Мы не решились!
– Значит, это невозможно только в вашем сознании, девочки мои.
Бьянка надевает шубу и выходит из барака.
– Эта женщина сошла с ума! – говорит Лиза Еве, а затем ложится рядом, намереваясь пролежать так весь вечер и ночь.
3
Каждый раз, когда Грюмель видит норковую шубку Бьянки, его, несмотря на холод, бросает в жар и он начинает обильно потеть. Не имея возможности наказать ее за то, что из-за нее он уже не владеет собой, комендант наказывает других. По его приказу «нежелательные» щетками начищают бараки и асфальтированную дорогу. Температура упала ниже нуля. Женщины на коленях ползают по полу и старательно натирают его, но в итоге только месят грязь. Бьянка, высоко подняв голову, подходит к охранникам, следящим за женщинами, и бросает: «Дайте и мне щетку!» – таким тоном, как будто это она отдает приказы в лагере. Грюмель подбегает, чтобы ей помешать: «Нет, мадам, только не вы!» Золотистые глаза Бьянки впиваются в его покрасневшее лицо.
– Они всего лишь шлюхи. Замарашки… – бормочет комендант.
– А может быть, мне нравится мараться вместе с ними? У вас есть возражения? Я тоже хочу вычищать эту грязь. Дайте мне щетку, или я буду вынуждена пожаловаться вашему начальству.
– Все, что угодно, мадам.
Благородные черты Бьянки производят на Грюмеля такое же впечатление, как и вид ее обнаженного тела.
– Значит, вы хотите мне понравиться?
– Конечно, – отвечает Грюмель, и в его глазах загорается лучик надежды.
– А вам известно, что я замужем?
– Я в этом нисколько не сомневаюсь.
– И мой муж – еврей.
Комендант бормочет извинения. Он не может понять, что чувствует: отвращение из-за того, что это благородное существо вступило в противоестественный союз, или же, наоборот, восхищение ее таинственностью. Эта женщина кажется ему захваченной чужестранцами территорией, которую нужно освободить. Бьянка замечает его растерянность и решает ею воспользоваться.
