Я заварил кофе и, погружённый в раздумья, уселся за стол у окна. До прихода гостей оставалось немногим больше часа.
Внизу, по грязным улицам, устало брели прохожие. Кажется, я мог бы узнать каждого из них в лицо, назвать по имени – так усердно я пытался запомнить их все эти годы. Но день ото дня их становилось всё меньше, и это не могло ускользнуть от моего внимания. Все они ушли туда, откуда не возвращаются. А однажды – через неделю, месяц, а может, уже завтра – уйдут и остальные.
Я давно забыл, как выглядят дети, как звучат их голоса, льётся смех. И, глядя на старые фотографии, где я совсем ещё мал, не перестаю думать – неужели это действительно я? Неужели отсюда начался мой путь? Неужели все когда-то были такими? Глянец в альбоме – вот и всё, что от нас осталось. А некоторые и вовсе ничего не оставили после себя. Наше горе началось с рождением последнего ребёнка. С его же смертью и закончится.
Час до прихода гостей. Скоро я допью безвкусный кофе, накрою на стол и приведу себя в порядок, чтобы выглядеть так, как полагается выглядеть принимающей стороне. Приедут мои друзья – кто на такси, кто на собственном аэрофлае. Я встречу их улыбкой и объятиями, радушием и теплом, как родных. Иначе нельзя. Иначе мир рухнет. Мы будем есть, пить и смеяться, несмотря на унылый день за окном. Я знаю – так будет. И это странным образом меня согревает. Потом, ближе к вечеру, как обычно, нагрянут журналисты. Мне придётся выйти к ним и ответить на всё те же старые вопросы. “Каково это?”, “Что у вас в планах?”, “Считаете ли вы себя счастливчиком?”, “Что вы чувствуете, будучи собой?” Но, сколько ни спрашивай, им не понять, что значит быть последним. Как будто бремя этого рока всецело лежит на мне одном. Как будто это я виновен во всех проступках, всех грехах, за которые наказало нас небо. И в одиночку должен нести ответственность за тех, кто уже ушёл, и кто, в особенности, собирается уйти…
У меня есть час. Но я смотрю не на хронометр, а на другой таймер. Ещё пару лет назад он показывал одиннадцать знаков, но теперь их число сократилось до десяти. Пройдёт час, и цифра станет ещё меньше. Пройдёт час… а ведь наш триумф был так близок.
Мы победили все смертельные болезни, и каждый из нас проживёт целый век, а то и больше. Мы избавились от угрозы войн, и теперь наши силы направлены исключительно в созидательное русло. Мы решили проблемы с энергией, и уже не зависим от планетарных ресурсов. Мы покорили родную систему и присвоили себе всё, что, как нам казалось, должно принадлежать нам по праву… Но природа ли наша, или же сам Господь, если он существует, взяли своё.
Минуло около двух десятков лет с тех пор, как у каждого появился таймер, который ведёт обратный отсчёт. Обратный отсчёт, чьи цифры показывают, сколько нас осталось на земле. Обратный отсчёт с того момента, как женщина в последний раз родила на свет живого ребёнка.
Меня.
Обратный отсчёт до конца времён.
Призрак, который боялся темноты
Одним из множества его воспоминаний была древность, столь далёкая, что времена, ей предшествовавшие, казались выдуманными и нереальными, зыбкими, как торфяная топь, никогда не существовавшими ни на Заре Времён, ни ранее, в прошлый, позабытый богами, цикл. О временах тех помнили только неустанно блуждающие меж девятью мирами паломники, чьи высокие сгорбленные фигуры, лишённые лиц, но зрящие и внемлющие, маленький призрак часто видел проскальзывающими над тайными тропами, недоступными живому глазу; ведали о часах тех и фантомные неземные огни, обретшие сознание и память, но не волю, а потому преисполненные хитростью и злым нравом породившего их света, озаряющего перекрёсток иномирья; и ещё дышали теми далёкими временами небеса, ставшие свидетелями как собственного, так и всего прочего сотворения. Чудодейственный мрак, упоительный мрак ночи, покрывал вуалью неразгаданных тайн полюбившийся маленькому призраку мир; непроглядный, мертвенно-бледный туман, спускавшийся на луга и равнины, скрывал его тихую обитель от любопытных нарушителей границ, от нежданных гостей, которым чужды всякие законы. Стенающие вековые деревья отводили в сторону глаза охотников за хрупким сокровищем покоя, что, угодив в их руки, неизменно обернулось бы прахом, а загадочные письмена и знаки на узловатых стволах сбивали с пути посягателей на священное наследие первозданной земли, путали следы незваных пришельцев, распугивающих своим приближением сокровенные раздумья, словно стаю робких птиц.
Он знал себя старым и мудрым, восседавшим на вершине одинокого кургана, замшелого и незыблемого, запечатлевшего в образе своём само время, что, казалось, остановилось, позволяя своему обитателю вдоволь напиться из бездонного колодца темноты. Он видел, как кланялись в почтении, его узрев, безымянные и бесформенные создания, чей путь возымел судьбу пролечь у его скромных, однако ревностно хранимых, владений. Но вот ночи его стали проноситься, как взмах крыльев филина, как короткое мгновение, не дающее боле желанной услады, как обманчивая вспышка блуждающего огня, что исчезает, заманив путника в тёмный лабиринт, откуда не выбраться вовек, а дни, наполненные пламенем небес, начали тянуться бесконечно. Время, чьим возлюбленным сыном считал себя маленький призрак, понеслось вперёд, как бурлящая вода из прорванной плотины, а небо сменяло над ним узоры из звёзд столь спешно, что каждый раз, взглянув на полотно космоса, он не мог узнать в нём прежнего рисунка. Словно волны весенней талой реки, проплывали над ним облака, становясь старше в тот час, как сам он становился младше и точно рассеивался предрассветным туманом на горячем ветру, знаменующем скорый приход дня. И вот бесформенные создания, скитавшиеся у его дома, обернулись безобразными тварями, скалящими голодные клыки, и никто из них теперь не выказывал к нему почтения; и блаженный сумрак, пеленавший прежде его иное бытие, стал чудиться призраку враждебным и пугающим; и былая мудрость, безмерное всезнание, покинули его столь внезапно, как гаснет в минуту затмения светило.
Так маялся он в смятении долгие дни, пока трепетные ласки ночи не перевоплотились едкими уколами наползавшей отовсюду тьмы, и тогда отправился в путь маленький призрак, страшась, что беспричинно озлобившийся мрак однажды пожрёт его целиком, но не среди материнских лесов, ни среди бескрайних степей, даровавших ему покой колышущегося моря, не смог найти он себе места. Он зрил во всевышнее небо, и то являло ему знаки, гласившие ясно и однозначно: грядёт нечто иное, нечто забытое, грядёт то, чему суждено свершиться вновь; а мир и вся природа, что раньше многословно молчали, храня в себе торжественное великолепие, предвечное благо и желанный покой, отторгали его, нашёптывая речи гонения, речи изгнания. И так провёл он в неприкаянных странствиях до самого Праздника Перехода, в каком прежде был лишь немым наблюдателем, когда же отворились вновь дороги, и Великое Шествие захлестнуло маленького призрака в свой поток, которым следовали те, кто, как и он, искал другой судьбы и другого места: печалящиеся духи, чей иссох ручей, чьё истлело дерево, чей камень сточили заунывные дожди; рыдающие лиценосцы, пойманные врасплох случайным странником из мира смертных, и оттого лишившиеся облика, до скончания дней обречённые носить уродливые маски вместо утончённого лика; прожорливые и изголодавшиеся амтерраны, заброшенные творцами в сотканный мир, дабы очистить его от несовершенства и грязи, но позабытые и оставленные здесь уснувшими хозяевами, а посему вынужденные сами создавать себе пищу, наполняя сущее грязью своего существования. Но и они отказались принимать призрака в свои ряды отверженных, и провожали его, направляя другим путём, нашёптывая:
