Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
И хотя медитация не была частью моей научной жизни на протяжении еще двух десятилетий, она стала значимой частью моей личной жизни. Я продолжал заниматься ежедневно, выделив утром сорок пять минут для так называемой медитации открытого присутствия (или открытого наблюдения). Являясь формой випассаны, она требует в полной мере осознавать любой объект, который в данный момент важен для вашего разума, будь то телесное ощущение, эмоция, мысль или внешний раздражитель, но при этом не дать этому завладеть вашим сознанием. Я чередую медитацию открытого присутствия с медитацией сострадания или любящей доброты, при которой я начинаю с того, что сосредоточиваюсь на самых близких мне людях, желая, чтобы они были свободны от страданий, потом перехожу на постоянное расширение радиуса – до тех пор, пока мое желание не охватывает все человечество. Я нашел эту практику очень полезной. Я живу жизнью, которую большинство людей назвали бы стрессовой, слишком подчиненной расписанию. Я провожу за работой семьдесят часов в неделю, руковожу лабораторией с дюжинами аспирантов, научных сотрудников, техников и ассистентов, изыскиваю миллионы долларов у частных и государственных спонсоров, соперничаю с другими учеными за гранты и пытаюсь остаться на вершине конкурентной научной сферы. Я считаю, что моя способность совмещать все это, мое умение оставаться спокойным является прямым следствием практики медитации.
Я не начал разговаривать о медитации со своими коллегами, полагая, что это будет чересчур и не поможет моей только зарождающейся карьере. Но все изменилось в 1992 году. Весной этого года я укрепился в мысли написать письмо Далай-ламе. Я самонадеянно спросил у главы тибетского буддизма, можно ли провести исследование с каким-нибудь экспертом медитации, живущим в горах вблизи Дхарамсалы, чтобы определить, способны ли тысячи часов медитации изменить структуру и функции мозга, и если да, то каким образом. Я не был заинтересован в измерении закономерностей активности мозга, сопровождающей медитацию, хотя это могло бы быть довольно интересно. Вместо этого я надеялся увидеть, как тысячи и тысячи часов медитации изменяют участки мозга на достаточно продолжительное время, чтобы это можно было заметить, когда мозг не находится в состоянии медитации. Это походило бы на измерение силы бицепсов культуриста, когда он их не качает: упражнения увеличивают мышцы, и вы можете измерить их даже тогда, когда культурист делает что-то, требующее усилий не больше, чем при поднятии чашки кофе. Живущие в горах йоги, гуру и монахи идеально подошли бы для этого, поскольку они находятся в уединении и медитируют в течение месяцев или даже лет, что, как я предполагал, должно было оставить устойчивый отпечаток в их мозге. Конечно, то, что было идеальным для науки, необязательно было идеально для медитирующих. Они посвятили свою жизнь одиночному созерцанию. С какой стати они согласятся терпеть таких, как я?
Мне повезло. Хотя Далай-лама интересовался наукой и техникой с детства, смотрел на Луну через телескоп из своего дворца в Лхасе и разбирал часы с кукушкой и наручные часы, в последнее время он особенно увлекался неврологией и был заинтригован моим предложением. Он пообещал обратиться к медитирующим отшельникам и ламам из каменных хижин, расположенных в предгорьях Гималаев, и попросить их, чтобы они сотрудничали со мной в начальной стадии моего эксперимента. Сделать это, очевидно, было нелегко. Ни почта, ни телефон, ни почтовый голубь не были подходящим вариантом, а ближайший медитирующий скрывался в хижине в девяноста минутах ходьбы от конца наиболее близко расположенной грунтовой дороги. Далай-лама точно не мог зайти и пообщаться со всеми во время своих ежедневных обходов. К счастью, у Далай-ламы был монах, который выступал в качестве связующего звена между буддийскими наставниками, монахами и отшельниками. Он действовал как выездной священник американского Запада в XIX веке, посещая всех медитирующих каждые несколько недель, чтобы принести им еду и убедиться, что все в порядке (многие из медитирующих были уже весьма преклонного возраста). Таким образом, весной и летом 1992 года этот посланник Далай-ламы передал им просьбу его святейшества сотрудничать с каким-то чужаком, который будет появляться в течение нескольких месяцев для измерения электрической активности в их головах. В итоге он убедил десять из шестидесяти семи медитирующих снизойти до ученых.
Это дело было не для одного человека. В тот ноябрь со мной в Дхарамсалу отправились Клифф Сарон, с которым вы уже встречались в главе 2. К тому времени он был научным сотрудником Висконсинского университета (как и я). Третьим участником исследования был Франциско Варела, невролог из парижского госпиталя де-ла-Сальпетриер. (Клифф написал такую убедительную заявку на грант, что нам удалось получить сто двадцать тысяч долларов из частного фонда в поддержку этого исследования.) Также с нами отправился Алан Уоллес, буддист, в то время работавший в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре. Алан в 1980 году провел пять месяцев в уединенной медитации на этих самых холмах после десятилетнего изучения тибетского буддизма в Индии и Швейцарии. Алан был учеником Далай-ламы в начале 70-х и получил от него монашеское посвящение в 1975 году. Мы очень надеялись, что он поможет нам найти общий язык с медитирующими.
Мы остановились в коттедже «Кашмир» – гостевом доме, принадлежащем младшему брату Далай-ламы Тензину Чогьяле. Ти Си, как его ласково называли, был не только хозяином этого дома, он также должен был наладить наши дела и рассказать правила этикета при встрече с Далай-ламой. В свою очередь, мы превратили одну из его комнат в склад электроники. Это происходило в те дни, когда компьютер был не легким ноутбуком, а коробкой электроники размером с чемодан. Плюс у нас имелось и другое оборудование, необходимое для исследования, – электроэнцефалографы, свинцовые аккумуляторные батареи, дизельные генераторы, видеокамеры – все это заняло пять ящиков. Любящий гаджеты Ти Си был просто на седьмом небе от счастья.
На второе утро нашего пребывания, после традиционного тибетского завтрака, состоящего из яиц и чая, мы вчетвером спустились с холма и через площадь, полную детей-попрошаек, развалившихся на земле коров и расстеленных одеял с фруктами и овощами на продажу, направились к резиденции Далай-ламы. Его обширное владение находилось под защитой индийских солдат с автоматическими винтовками: мы вошли в двухкомнатную хижину отдела безопасности, где по очереди были вызваны для проверки паспортов, рентгена сумок и личного досмотра. После мы вышли из комнаты и стали подниматься по извилистой тропинке, которая бежала мимо дюжины зданий жилого комплекса – библиотеки, здания обслуживающего персонала, административных строений, приемного зала и личных покоев. Наконец мы добрались до прихожей. Стены, отделанные твердой древесиной, и элегантные книжные шкафы придавали ей схожесть с маленькой коробочкой для драгоценностей. Там мы ожидали, когда нас вызовут.
Я был почти в панике. Когда я пытался сформулировать обращение к Далай-ламе, то так нервничал, что не мог придумать ничего более-менее связного. Мое сердце колотилось, меня бросало в холодный пот. В этот момент главный по персоналу Далай-ламы, тибетский буддийский монах средних лет, одетый в повсеместно распространенные шафрановые одежды, вошел в прихожую и объявил, что время пришло.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
