— Пока хинкали варятся, можешь рассказать мне о том, как тебя выгнали с работы.
— Да не то чтобы выгнали, — и я быстро пересказала ему свой разговор с директором.
— А вот тут все неправильно, — обрадовался он, отправляя хинкали в кипящую воду. — Во-первых, если тебя сокращают, то должны предупредить об этом за месяц. Потом, ты должна получать пособие в размере оклада, зарегистрировавшись на бирже. И еще: где, спрашивается, твоя трудовая со всеми соответствующими записями?
Я хлопала глазами, как будто он мне только что Америку открыл.
— Знаешь, я так расстроилась, и у меня к тому времени было уже так много неприятностей, что я даже…
— Вот! — Он поднял вверх указательный палец. — Завтра же ты должна сходить к своему директору и потребовать у него все, что тебе полагается.
— Я не сумею, — тихо призналась я.
— Что не сумеешь?
— Потребовать. Я вообще ругаться не люблю. Зачем требовать? Он что, маленький мальчик? Законов не знает? Раз он так сделал, значит, будет держаться за это до конца. Я ничего не смогу добиться. Мне, честно говоря, даже ехать туда не хочется, чтобы рассказывать ему, как он был не прав.
— Серафима, так нельзя, — сказал Федор немного обалдело. — Люди должны бороться за свои права.
— Пусть. А я не умею. Мне проще остаться без денег и полгода искать другую работу, чем бороться за свои права. Мне это противно. И потом — все равно у меня ничего не выйдет.
— Хорошо, ты хотя бы трудовую книжку забрать можешь?
— Могу.
— Вот и поезжай завтра, забери. А пока давай есть.
Он выложил из кастрюли на тарелки дымящиеся хинкали, облил их от души сметаной и поставил на стол. Потом поднял тост за наше удивительное знакомство и за девушку Серафиму, напоминающую ему стихийное бедствие. Мы посмеялись, вспомнив, как я сбила его с ног. Я рассказала, какой ужас испытала, когда он падал плашмя на пол, пока не догадался выбросить вперед колено и приземлиться на него.
— Я так даже в детстве не падал, — признался он. — Думал, на меня покушение устроили, взрыв какой-нибудь.
Он рассказал мне, как учился в институте, потом в аспирантуре, а потом решил открыть свое дело. Два раза его офис громили, и он был вынужден перебираться на новое место. Но теперь, кажется, обосновался окончательно возле своего дома и работает здесь уже четыре года.
Все было давно съедено, полбутылки вина выпита, а я сидела и до слез смеялась над его рассказами о детстве, о старшем брате, который ему житья не давал, но которого он любил до беспамятства, и о том, что они вместе вытворяли. Брат его теперь работал в ФСБ, а он решил стать юристом.
— Наверно, устал от командования брата в детстве, — смеялся он.
Этот вечер никогда бы не кончился, потому что тем для разговора было нескончаемо много, но я вдруг посмотрела на стенные часы и не обнаружила на них маленькой стрелки.
— У тебя часы стоят? — спросила я.
— Идут.
Конечно — идут. Просто в этот момент маленькая стрелочка укрылась за большой, когда та показывала на цифру двенадцать.
— Боже мой, уже полночь. — Я вскочила со стула как Золушка и стала озираться, как будто платье мое сейчас превратится в старые обноски, а карета в тыкву.
— Ну и что?
— Но ведь так и всю ночь просидеть недолго, нужно же когда-то расходиться.
Он встал и медленно подошел ко мне. Подошел слишком близко, чтобы я могла по-прежнему рассуждать здраво, и спросил:
— А зачем расходиться?
В голове моей мысль заметалась в поисках правильного ответа или хоть какого-нибудь ответа, приличествующего обстоятельствам. Но я только что-то промычала или скорее простонала, а потом случился какой-то провал, потому что его глаза приблизились к моим настолько, что я тут же утонула в них, а губы заскользили по моей щеке, медленно подбираясь к моему рту. А когда прошла минута, вместившая в себя целую вечность этого беспамятства, неожиданно резко зазвонил телефон в соседней комнате, и я, вздрогнув всем телом, отстранилась и стала жестами показывать ему в том направлении, откуда доносился звонок, больше походивший на сирену пожарной машины.
Тяжело вздохнув, он бросил «сейчас» и вышел к этой так неуместно трезвонившей твари. Я осталась стоять посреди комнаты и не успела выбраться из водоворота чувств, в который меня только что засосало, как Федор вернулся с телефонной трубкой в руках и, посмотрев на меня, растерянно сказал:
— Это тебя.
12
Я машинально взяла трубку, все еще не отводя от него глаз и отказываясь верить в реальность и этого провала, и звонка, и выдохнула в трубку:
— Алло.
— Так вот ты где! — услышала я до боли знакомый голос Клима. — И что же ты там делаешь в такое время?
— Я, — мой лепет был совершенно невразумительным, — да я… здесь…
— Сима, я что-то плохо слышу тебя, или у вас там что-то с телефоном? Кстати, а кто тот мужчина, который только что снял трубку?
— Это мой брат. — Я почти верила в то, что говорю.
— Я почему-то так и думал, — сказал Клим. — Почему-то мне именно так и казалось. Я никак не мог поверить, что ты вот так, ночью, сидишь у чужого мужчины, и это после всего, что у нас с тобой было.
Я подавленно молчала, а Клим, подышав в трубку, справляясь с потоком нахлынувшей ярости, которую я ощущала на расстоянии, продолжал:
— Ну так вот, Сима, ты так неожиданно пропала, что я не знал, что и думать. Сдала квартиру Свете, с работы уволилась…
— Меня сократили.
— Ах вот как. — Тон его стал гораздо мягче. — Негодяи! Я с ними разберусь. Завтра же утром поедем туда вместе, и я им устрою.
— Я не могу завтра. Я нашла другую работу.
— Так быстро? — удивился Клим. — И где же ты работаешь?
Назвать контору Федора я не решилась, поэтому, не моргнув глазом назвала адрес ветеринарной клиники на Невском.
— Хорошо, я подъеду туда завтра. Во сколько у тебя обед?
— Нет, нет, нет, — запричитала я, — завтра не получится. Я завтра выезжаю по звонкам. Давай я сама позвоню.
— Во сколько? — требовательно спросил он.
— В пять. Нет, в шесть. — Мне хотелось оттянуть время нашей встречи до второго пришествия.
— Буду сидеть у телефона. А где ты собираешься ночевать?
— Я сняла комнату. Здесь рядом. Меня брат проводит.
— Хорошо, — подытожил Клим. — До завтра. И помни, я очень волнуюсь за тебя. Пора кончать с этой неопределенностью. Хватит скитаться по дальним родственникам. У тебя есть я, и моя квартира — в полном твоем распоряжении. Что ты говоришь, Сима?
