Вдалеке перед нам я различила большой эскорт, примерно из сотни мужчин, которые выехали встречать нас на лошадях — а за ними виднелась столица, прошлой ночью казавшаяся нам звездным пологом фонарей на чернильном фоне северного горизонта.
— Это Бенайя, командир царской охраны… и его лесоруб, — сказал Тамрин, ехавший сбоку от меня. На его щеки вернулся румянец, глаза сияли особым светом. Он наслаждался происходящим.
— Почему он не подошел меня поприветствовать? — спросила я, когда эскорт развернулся, чтобы вести нас к городу.
— Царь отдал приказ о том, что первым приветствует тебя по прибытии. Тогда все будут вынуждены принять тебя.
— Судя по этим словам, есть и те, кто окажется мне не рад, — сказала я, опираясь на локоть в своем покачивающемся паланкине.
— Израильтяне привыкли к чужестранцам в своих городах, — сказал он, пожав плечами, но я почувствовала, что он тщательно подбирает слова. — Они видели, как множество женщин иных племен входят в стены Иерусалима и больше не покидают города. Но они никогда не встречали подобных тебе цариц… и никогда не видели такого роскошного входа.
Невозможно было подгадать лучшего дня для моего прибытия в Иерусалим. Солнце почти час поднималось в гряду облаков, охраняющих нас от жары. Но как только мы сошли по долине к воротам города, солнце выглянуло и все великолепие его лучей отразилось на наших драгоценных камнях, подвесках, кистях и на каждой полированной поверхности, что нашлась в караване.
Царская столица раскинулась на холме, окруженном с юга и востока долинами, где росли оливковые деревья и зеленели поля, напитавшиеся новым дождем и сливом каналов за пределы городских стен.
Отсюда я могла рассмотреть дворец, поднимающийся на северо-востоке, и пышные сады на крышах домов. А еще выше, на мощеном дворе, словно блюдом поданном к небесам, в небо вздымался храм под вуалью дыма. Зрение ли решило подшутить надо мной или на крыше дворца действительно шевельнулась фигура в пурпурной мантии?
Вдоль дороги собралась огромная толпа, зеваки подходили так близко, как только позволяли им мои охранники, бедняки протягивали к нам руки.
Им отдали остатки нашего хлеба и финиковых лепешек. Дети, выворачиваясь из рук родителей, бросались к сладостям, которые протягивали мои девушки.
Еще один отряд ждал нас у самых городских ворот, охрана, одетая в кожаные доспехи и лен. Тамрин рявкнул приказ, и моя высокородная компания обогнала остальной караван, благоуханный дым вздымался от наших курильниц, а голос Мазора звенел, заглушая даже его лиру, и достигал чудесной, звенящей гармонии, которой я никогда не слышала у него раньше.
Пятьдесят человек Тамрина последовали за нами, неся деревянные сундуки и клетки с животными, которые закрепили на шестах.
Мы прошли двойные ворота с этим, меньшим, сопровождением и очутились на узкой улочке. Весь Иерусалим с легкостью уместился бы в стенах Мариба, заметила я про себя с некоторым удовольствием. Но я совершенно не ожидала толпы сверху: люди собирались глазеть на нас с крыш.
Дворцовый комплекс был больше моего. И я не ожидала увидеть храм в пределах города, украшенный таким количеством золота, что стены буквально сияли, как солнце. Даже издалека я видела качество отесанных камней и завидовала ему. Финикийцы хорошо потрудились для Соломона.
Мы продвигались по верхнему городу, а по пути люди то и дело приветствовали Тамрина. Теперь я полностью поняла, какого рода связи он здесь имел — глаза людей сияли, лица становились светлее, как только они его видели, и обязательно поворачивались ко мне и моим людям.
Все это время я была любопытна и наблюдательна, я прислушивалась к тем словам, которые успела выучить с Махором, и размышляла, куда идут те девушки с необычными кувшинами, кому несут свою воду. Но как только мы вошли в царский дворцовый комплекс, мое сердце начало колотиться о ребра.
Бесстрашная или безрассудная…
Во внешнем дворике дворцовые рабы поспешили принять наших верблюдов. Я ждала, пока мои люди подхватят шесты по обе стороны паланкина, а сам Тамрин развяжет мощную подпругу, которая крепила носилки к специально сделанному под них седлу Сайи. Паланкин наклонился, нырнул, и я вцепилась в его края — не хватало еще царице Сабы распластаться на земле, не достигнув ступеней дворца!
Через миг паланкин взлетел вверх, и меня понесли вперед.
Теперь я заметила колонны, окружающие открытый двор, фруктовые деревья, готовые к цветению, павлина, наблюдающего за нашим продвижением из проема между двумя цветущими кустами. Я посмотрела вверх, на террасы, с которых потоками опускались зеленые лианы. Царь воистину построил себе рай на земле, хоть я и видела участки, где дворец еще не закончен, — самое западное крыло, дальнее от храма, опадало зиккуратом камней.
К нам вышли новые встречающие, одетые еще изысканнее прежних, и, перемолвившись с Таирином парой слов, повели нашу процессию через внутренние ворота. Каменную арку коридора заполнила наша музыка, Мазор пел гимны своему богу, и во дворец нас внесло облако благовоний.
Внешний зал был наполнен людьми совершенно разных сословий — грубые крестьяне сбивались в стайки, хорошо одетые купцы держались вместе, соседствуя с писцами и жрецами. Вокруг нас, по мере нашего продвижения, шум разговоров сменялся молчанием. Предо мной распахнулась огромная дверь, ведущая в царский зал. Здесь ли он проводил знаменитый суд над двумя проститутками — которые, я уверена, были вовсе не шлюхами, а просто незамужними женщинами?
Во время бесчисленных ночей нашего путешествия я расспрашивала Мазора об истории его народа, о ритуалах, о законах, а Тамрин предупредил меня: никогда нельзя никому показываться без надзора в обществе мужчины — в том числе и в его сопровождении. Я не понимала этих людей, но не хотела их оскорблять.
Я почти не обращала внимания на открытое любопытство в широко распахнутых глазах тех, кто смотрел на нас во внешнем дворе. Я только-только начала рассматривать их, различая чужаков среди израильтян и пытаясь определить, есть ли среди стоящих рядом астрономы и инженеры, которыми я так восхищалась, — когда носилки уже вносили в огромный зал.
И зал расцвел передо мной во всем великолепии жизни. Он был заполнен лесом огромных кедровых колонн. Лампы и курильницы благовоний, высотой в человеческий рост, выстроились меж них, словно часовые. Пол был выложен мозаикой с круговоротом зодиака, цветами, финиковыми пальмами. Примерно сотня придворных толпилась на галерее. Военные. Изысканно одетая знать. Ученые. Ученых я могла распознать где угодно: по истрепанным полам туники, по прищуренным глазам, слишком много времени проводившим над свитками. Все собравшиеся отклонялись то туда, то сюда, выгибая и вытягивая шеи, чтобы рассмотреть нашу процессию, появляющуюся из коридора.
Я позволила себе лишь беглый взгляд на галерею, оценила роскошь и богатство, но основное мое внимание было приковано к возвышению в конце зала. Там шесть широких ступеней, охраняемых по обе стороны сторожевыми львами, взбегали к трону с высокой закругленной спинкой, довольно похожей на солнечный диск, украшавший трон моего отца до того, как сменился серебряным полумесяцем. Там, на троне, сидел тот, кого невозможно было ни с кем перепутать: сам царь.
