— Да ладно, брось, — снисходительно тормошит меня Рыбка, отбирая у невеселых мыслей. — Не цепеней, а то мне скучно уже. Это я все так говорил, просто. Для демонстрации потенциальных возможностей. Как говорится, реклама двигатель понимания… Понимаешь? Ага!
Интересно, что он от меня хочет? Если бы нечто всерьез было нужно — действительно нашли бы уже сто раз. А раз так сложилось — «случайная встреча навеяла желание пообщаться», значит, ничего конкретного за всеми этими разговорами не стоит…
— А искать мы тебя — не искали, — вообще-то Рыбка из тех, что страшно увлекаются самолюбованием. Он так захвачен собственной речью, что, кажется, и близко не замечает моей невнимательности… — Хотя вспоминали частенько. И каждый раз я думал: вот есть человек, который плюнул мне в душу. Посмеялся в лицо! И ходит этот человек по городу без тени смущения, и всем, небось, еще и рассказывает, как легко поиметь Геннадия… И такое зло брало… Повезло тебе, что тогда на глаза мне не попалась. А от поисков Лилия отговорила: «Не стоит бегать», говорит, «и сама вернется… Ей от нас еще уйма всего потребуется…» Ведьма!
Похоже, стадия бесконечного восхищения Лиличкой у Рыбки уже миновала. В тоне его сейчас сквозили горечь и печальная покорность, с капелькой гордости. Так ведут себя люди, четко осознающие, что скрутившая их любовь — губительна. Что она, стерва, разъедает изнутри и властвует над жалкими уже останками. И при этом понимающие, что от любви этой никуда не деться, что она — вечное, терзающее наказание. Сам Рыбка всегда казался мне несколкьо жалким, но сила его чувства — пусть даже глупого, пусть даже к бессердечной Лиличке — не могла не вызвать уважения.
— Так вот, — продолжает Геннадий. — Моя всезнающая душевладелица предположила, что ты сама нас найдешь. Я не поверил. Кто ж после таких прокидонов сам наказания ищет и в руки обиженным дается? Я с Лилией поспорил. Ага! На существенную сумму, между прочим! И вот, как теперь оказывается, проиграл… Не пугайся, тебе счет выставлять не стану. Вроде, не за что… — договорив, Рыбка хитро щурится, склоняет голову на бок и пытается отследить мою реакцию. Стараюсь сохранять полное хладнокровие. — Ага! — добавляет он в конце.
Эта его дурацкая новоявленная привычка «агакать» напрочь выбивает из колеи. Губы сами растягиваются в усмешку, в то время как должны быть плотно сжаты, и изображать мое решительное недовольство похищением…
— Нет, ты все-таки лучше до приезда Лилии объясни, с чего ты вдруг объявилась. Напрямик выкладывай, что нужно. Я ведь — Рыбка, — хмыкает он. — Я ведь, может, и исполню твое желание. Ты же знаешь Лилию, она вряд ли в отношении предательницы может блеснуть ширкоосердием. Дает много — но своим, а у чужих предпочитает отбирать. Идеальная женщина. Ты сейчас — чужая. Так что уйти под мою опеку, сама понимаешь, тебе выгоднее.
На самом деле Рыбку толкает на эту речь вовсе не желание меня опекать, а банальное любопытство. Он-то знает, что Лиличка всегда воспринимала меня, как персональное свое кушанье. Такое блюдо она может и не отдать на общее растерзание. Поблагодарит Рыбку за поимку, заберет меня на междусобойчик. А ее последующие скупые рассказы, во-первых, исказят информацию, а во-вторых, не передадут бедняжке-Рыбке и сотой доли моих эмоций. Нет, Рыбе хочется самому полакомиться:
— Ну, чего объявилась, признавайся? — очень дружелюбно спрашивает он и отправляет в рот очередную порцию оливок. Зачем-то он ест их гроздьями, букетом накалывая на вилочку…
— Какой смысл задавать вопросы, если вы все равно не верите в ответы, которые я даю. — в десятый раз закатываю глаза к потолку, объясняясь. — Я испугалась за парня. Мне он показался малость больным и беззащитным перед вашим справедливым, в общем-то, гневом… — доведенная до крайней стадии раздражения — надоело в сотый раз доказывать, что я не верблюд, — тоже переступаю грань и перехожу к панибратству: — Ну, Гена, ну подумай сам, был бы это посторонний человек, что бы ты с ним сделал? Ты со своим заостренным чувством достоинства, вечно чешущимися кулаками и скучающими без разминки охранниками против полусумасшедшего хлюпика, зачем-то решившего откомментировать интимное место твоей хм-м… спутницы… Ага! — подражая Рыбке, вставляю слово-паразит. — Откуда я знала, что этот Сергей — твой одноклассничек?
Да, да, представьте. Я повела себя, как полная идиотка. Выскочила из магазина, замахала руками, привлекая Рыбкино и, заодно, всеобщее внимание. Затараторила что-то дурацкое:
— Привет, привет, давно не виделись! Ой, а чего это на твоем друге наручники? Геннадий, ну и шуточки у вас, отстаньте от мальчика…
Я несла что угодно, лишь бы выглядеть шумно и напористо…
— О-бал-деть! — по слогам произнес Рыбка ошалело переводя взгляд с меня на несчастного программистика. Тот, недовольно скривившись, кинул на меня полный упрека взгляд. Будто это я изобрела все наручники мира. — Сегодня день встреч? — поинтересовался Рыбка у пространства и тут же сам себе ответил. — Ага! — потом заинтересованно уставился на меня. — А откуда вы знакомы? Серега, вроде, не твоего полета птица…
Тут бы мне в пору насторожиться, заинтересоваться, откуда Рыбка знает жертву по имени… Но твердо уверенная в справедливости своих домыслов, я кинулась в атаку:
— Ну, разумеется, — язвительно заявила я. — Не моего полета — твоего. Самое достойное занятие для уважаемого бизнесмена — мстить умалишенным мальчикам за это самое их умалишение…
— Нашла мальчика! — фыркнул Рыбка. — Мы с ним ровесники. Хотя выглядишь ты, Серега, должен заметить, крайне молодо. Видать, крепко спишь, а значит, мало имеешь. Не в смысле, «мало кого имеешь», а в смысле доходов Хорошо спит лишь тот, кто спит последним… В смысле, последним человеком на лестнице социального положения. Ага!
— Ну ты, Генка, наворотил… — ахнул Сергей. После чего смущенно пожал плечами. Развязность его давно уже испарилась…
— А смешно вышло, да? — когда на Рыбку нападал приступ самолюбования, он мог говорить бесконечно и крутить исковерканными словесными конструкциями, как женщина-каучук конечностями: неестественно, пугающе, но крайне занятно… — Думал круто подойти, круто поздороваться, а сам… — Рыбка громко и заразительно захохотал. — Попался, как последний дурак… Ну, признавайся, о чем сейчас думаешь? Небось, лихорадит? Пытаешься разгадать: то ли и впрямь Генка такой мудак стал, что за малейший стеб человека в кандалы и на улицу, даже коньячком не напоив и встрече никак не обрадовавшись, то ли ты чего-то не догоняешь и какую-то шутку не просек…
— Конечно, пытаюсь, — залепетал программистик с соверешнно детской обиженностью в голосе. — Мы десять лет не виделись, мало ли кем ты стал…
— Раз не знаешь, кем кто стал, не спеши чинить накал! — авторитетно заметил Рыбка, воздевая указательный палец к потолку Джипа.
— Это я так, по инерции, для красивого приветствия, как раньше…
— Как раньше! — рефреном отозвался Рыбка, и у обоих них вдруг стали блаженные и осоловевшие глупые глаза. Как у старушек, вспоминающих бурную молодость… «Ах!» — синхронно вздохнули вспоминатели…
