– Леша, ты оказался один на один с нерешаемой проблемой. Инстинкт самосохранения включился на полную мощность, твое сознание работало, назначая виновных, ты спасся, но как? Преступлениями, жестокостью, местью. Похороны помогают скорбящим сосредоточиться на светлых воспоминаниях. Но ты сосредоточился на злобе. Мир виновен в смерти Эвы. Да, мир виновен. И я виновна. Но в твоем случае я вижу бегство из сложной ситуации прежде всего. Случай уникальный, так как ты смог вернуться. Свершил свой личный суд – и вернулся к нормальной жизни.
– О, ты считаешь, это так сразу и произошло? Я прилетел в Америку невменяемым, ни с кем не мог говорить, меня спас случай. Просто случай. Я встретил человека, его ситуация в чем-то сходна с моей, мы горевали вместе. Джек предложил мне работу, он меня из ада вытащил. И помог многое понять. То, что никогда не поймешь ты, – и не нужно, я не хочу, чтобы ты углублялась, все это подсознательное, бессознательное – джунгли, из которых возврата нет.
– Это было уже потом. А вначале ты избежал трудного адаптивного поведения, что есть причина действий в состоянии аффекта. Тебя захлестнула эмоция, «внезапное падение сознание в магическое». Да, я цитирую основы экзистенциальных теорий, не к месту и нелепо, но твой случай классический! Гнев – один из неадаптивных способов разрешить конфликт, он приспособлен снять напряжение. Вот и все. Ты крушил бы предметы вокруг себя до тех пор, пока не пришло успокоение. Примирение. Ты мог убить и десять, и сто человек. Жертвоприношение на алтарь красавицы Эвы. Ведь она значительно более других достойна жить, правда? Но другие живут, а она умерла, вывод – этих других нужно убить. Странно, что ты не свихнулся окончательно на этой почве. Эмоция могла зафиксироваться, ты бы последовательно лишал жизни одну жертву за другой. Ведь сознание, что ты запросто можешь убить другого человека, что ты вершишь суд, решаешь, кто достоин дышать, а кто нет, уже шаг в запредельное. Туда, откуда не возвращаются. Или возвращаются в смирительной рубашке, в наручниках, в гробу, да как угодно, но не в качестве благонамеренного любвеобильного господина, подарившего цветы женщине по имени Рита.
– Рита, все так. Я думал об этом. Но отметь – я честно тебе признался. Зная, что рискую, что могу тебя потерять. Падение сознания, состояние аффекта… нет, любимая: я взял на себя ответственность. Ты цитируешь Сартра, значит, помнишь и это: «Свобода выбора – основной принцип. Создание собственного сценария, авторство проекта». Я выбираю. И несу ответственность. Я взял на себя ответственность и слегка преобразовал реальность. Как архитектор. Подправил. Убил мерзкое животное, сжег его нору, нора, кстати, мало пострадала при пожаре, жаль. Выход за границы, за пределы, поверх барьеров. Трансцендентация, если уж ты так любишь проводить заумные параллели. Я тоже поклонник Сартра, у меня его портрет в кабинете висит, в юности увлекался. Мы, кстати, уже подъезжаем. И… спасибо за этот разговор. Ты знаешь, странно, но я почувствовал себя прощенным. Ты не убежала, я все ждал, что закричишь сейчас: останови, стоп, я выйду! Я знаю, это трудно… И жить с этим непросто. Я знаю. Мы, в общем, приехали.
«Ауди» свернула к воротам, он еще утром предупредил, что после клиники – прямиком к нему, а это неподалеку.
Машина размеренно, почти бесшумно катилась по просторной дорожке, ведущей к нелепому на первый взгляд строению. Фантастические формы, что-то похожее на заброшенный космический корабль. Раньше Рита такие дома только в кино видела: перед ней, на небольшом возвышении, стоял круглый павильон с плоской крышей, похожей на шляпу с ровными плоскими полями по краям, выступающими над стеклянными стенами, кое-где врезки бетонно-металлических опор. Она загляделась невольно. Есть дома с химерами, это дом с фантазией.
– Ну вот, мои владения, любимая. Наши, – после едва заметной паузы добавил он.
«Ауди» въехала в подземный гараж, Алексей и Рита вошли в лифт, вжик! – и оказались в просторном холле.
Две картины в духе супрематизма Рите понравились, без них пространство казалось бы неодушевленным. И странная живопись посреди стены, стиль Рита не определила. Часть небоскреба, тени, напоминающие театральные маски.
– Чья это работа? Странная. Не могу понять, нравится или нет… но взгляд приковывает.
– Моя, в студенчестве увлекался. «Мимолетность» – так и назвал. Подражание всем сразу, – коротко уточнил Алексей, в подробности не вдавался. Не мог же он сказать, что картина – обозначение точки в стене, прикрытие для сейфа.
Белые кожаные диваны, плоские почти. Между ними – овальный стол светлого дерева. Стулья со спинками, отливающими гранатовым цветом. Светло-серые пупырчатые стены прекрасно сочетались с встроенными кое-где витринами – стекло и металл. Статуэтки, причудливая посуда, как в Володиной лаборатории. Там беспорядок, конечно, а здесь стерильность, стиль хай-тек в полный рост. Алексей нажал спрятанную в одной из витрин кнопку – и льется откуда-то сверху голубоватый свет. Другая кнопка пробудила музыкальный поток – мягкие, полные неги мелодии, электронный блюз. Рита вспомнила свой повторяющийся сон, картинки будущего – много металла, стекла, передвижные станции, в чем-то похожие на дом Алексея. И транспорт, и жилье, и клиники – многофункциональные и автоматизированные единицы жизнеобеспечения. Затянутые в латекс особи под стать передвижным станциям, мужественность и женственность изжита за ненадобностью. Провокативно и не дозволено. Полная и безоговорочная победа унисекса.
Любовь – как обмен энергией в специальных модифицирующихся камерах, на головах влюбленных что-то вроде подпитывающих шлемов с электродами, лампочки загораются и тухнут, загораются и тухнут, так было во сне – полная стерильность, нет соприкосновений, все регламентировано. Плотские совокупления запрещены, разрешено оплодотворение яйцеклетки в клинических условиях, сперма вводится во влагалище счастливицы под шелестящие переборы восточных струнных инструментов, будущая мать не знает отца своего ребенка, ребенок никогда не узнает имена своих родителей. Да и нету имен, есть номера на дискетах, где зафиксированы передвижения особей, их адреса, мысли. Информация передается автоматически, дискеты хранятся в спецхранилище, для посещений оно закрыто. Это никому не кажется странным, разве бывает иначе? Питание подобрано так, чтобы утро казалось светлым, день полон забот, а вечер – приготовления к отдыху, восемь-девять часов сна обязательно. Веселые голограммы разыгрывают ситуации для эмоциональных переживаний, но «падение в магическое» безопасно, все под контролем. Экстрим, аффект, гнев переживаются субъектом в объективно безопасной обстановке. Чувства изъяты из обращения – идеальное общество не может подвергаться риску нерегламентированных переживаний.
Рита рассказывала Алексею версию будущего, фантазия вела ее все дальше, она начала описывать подробности питания и занятий мутировавших индивидуумов.
– И сквозь толщу правил в царстве скорбного бесчувствия…
– А точнее, полного отсутствия чувств, – в тон ему подхватила Рита, чувствуя, как по ее ноге вверх скользит его рука, другая – обнимает за талию, притягивает ее на плоский диван – он так функционален, оказывается, у меня нет нефункциональных вещей, – пробились, как иногда, знаешь, пробивается сквозь толщу асфальта зеленый побег травы… так потянулись навстречу две, нет, четыре руки, ведь у двух любовников – четыре руки, верно? Две головы и целых четыре ноги – да, четыре… Двое на белом диване переплелись так тесно, они освобождались от одежды наспех, скорей, как можно скорей слиться окончательно, уйти туда, где только стон, плач и крик – от боли, от страсти и любви, преодолевающей любые запреты.
