Я решаюсь поговорить с ним о роли, хотя там и говорить не о чем — веселая новогодняя сказка, не более того. И я сама понимаю, что это лишь предлог подобраться к этому парню, к которому сразу же захотелось прижаться, огладить его светлое лицо, поцеловать кошачьи глаза, укротить без хлыста и пряника, одной только близостью своей. Мы выходим из театра уже почти друзьями, разговаривая взахлеб, перебивая друг друга. И погружаемся в осеннее тепло, пестрое, кленовое — словно жар-птица разроняла огненные перья, распушившие свои опахала. И ненадолго попадаем в сказку…
* * *
Этот ребенок, не от Власа зачатый, так потянулся к нему, что едва тот повернулся, чтобы уйти, как по моим ногам, отчаянной попыткой всего организма остановить этого человека, заструились воды. Не удержавшись, я вскрикиваю, хотя столько раз давала себе слово, что не буду паниковать, когда все начнется, не уподоблюсь всем этим орущим бабам, звука не издам. Тем более эпидуральная анестезия мне обеспечена… Но когда мои светлые летние штаны с мешком для живота внезапно намокают, я испытываю приступ ужаса, от которого подкашиваются колени.
— Началось!
Малыгин бегом возвращается на мой вопль и белеет, увидев, что со мной происходит. Чтобы он не грохнулся в обморок, я ору ему:
— Это все из-за тебя! Ты заставил меня нервничать!
— Зоенька, да ведь все в срок, все нормально! — причитает Лера, хватая меня за то, что осталось от талии, как будто это я собираюсь рухнуть без чувств.
— У меня еще два дня было на подготовку!
— Да ведь так не бывает, чтобы прямо до дня срок могли рассчитать! Чуть раньше, чуть позже… Все нормально!
— Ненавижу это выражение!
Лера кричит:
— Влас, заводи машину!
— Какую машину? У него нет машины! — прихожу я в себя.
Малыгин на миг забывает обо всем:
— Уже есть! Я в кредит взял…
— Да погоди ты, — оборачиваюсь к сестре и шепчу ей на ухо: — Меня же побрить нужно! Ты мне поможешь? Ты не отдашь меня этим доморощенным цирюльникам?
— Ну, конечно, — спохватывается она. — Влас, пойдем, я дам тебе сумку с вещами. Мы уже все приготовили еще недели две назад.
У него опять немеют губы:
— Зачем? Была угроза выкидыша?
— Какого выкидыша, придурок! — вырывается у меня. — Это роды, а не выкидыш! Даже если и на две недели раньше, все равно ребенок уже готов.
Лера вдруг мечтательно произносит:
— Мы назовем ее Анастасией.
— Это твое дело, — отзываюсь я. — Не хватайся за меня, я прекрасно себя чувствую. Что-то никаких схваток пока нет, только чуть-чуть живот заболел.
По-собачьи заглядывая мне в лицо, Малыгин лепечет:
— Может, их и не будет?
— Сдурел, что ли? — непривычно грубо отзывается Лера. — Как без них ребенок выйдет? Если схваток не будет, стимулировать начнут. Но у нас все получится и без стимуляции, правда?
— А то! — отзываюсь я с бодростью, которая выдает, как же мне страшно.
И они оба мгновенно понимают это и бросаются утешать меня, хотя это никогда не помогает. Страх никуда не уйдет, но к нему быстро привыкаешь и перестаешь замечать, потому что физическая боль способна заглушить любые чувства. А она нарастает, подтверждая, что все идет как надо…
Отдав Малыгину вещи, Лера заталкивает меня в душевую кабинку и берется за бритву. Потом произносит тоном профессионала:
— Нет, сначала ножницы…
Когда все заканчивается, я чувствую себя еще более уязвимой, чем до сих пор. Голой и беззащитной. Но я говорю себе, что нужно пережить всего несколько часов, перетерпеть все, что положено, запомнить это, чтобы потом использовать в работе. А после буду отсыпаться до отупения, и никакая изжога не будет мучить. Девочка с солнечными волосами выйдет в мир, и, может, я еще стану гордиться тем, что добавила ему красоты…
Перед тем как нам с Лерой сесть в подержанный «форд» Власа, которым он обзавелся уже без меня (лишился личного шофера!), возникает замешательство: куда усадить нас с животом — вперед или назад.
— Может, тебе ехать на своей? — спрашиваю Леру, а сама цепляюсь за ее руку. — Как ты потом доберешься домой?
— Я отвезу, — предлагает Влас.
Но она машет рукой:
— Такси вызову! Не мудри.
Мы вместе забираемся на заднее сиденье, и по дороге занимаем себя тем, что вспоминаем, все ли положили в сумку, притягивая мелочи, заслоняясь ерундой от того громадного, что надвигается на нас и о чем мы обе, дожив почти до сорока лет, имеем только книжное представление. Закупленные сестрой пособия мною так и остались непрочитанными, не то чтобы времени не было, а скорее, желания входить в чуждый мне мир слюнявых нежностей и сюсюканья.
Зато Лера ежедневно читала весь этот бред на сон насущный, не желая прислушиваться к тому, что наши прабабушки обходились без всяких справочников. Это, конечно, не аргумент, сама понимаю, просто меня бесило, как она методично погружает себя во все это кружевно-кисейное, розово-голубое, и уже сама начинает источать молочный запах, и сочиться нежностью, и коротко стричь ногти, чтобы не поранить девочку, которой еще и на свете нет…
А когда злость отходила, я начинала тихо восхищаться ею, такою полноценной и настоящей, не лишенной, в отличие от меня, того главного, что должно быть в женщине. Может, мне просто следовало сменить пол, пока была помоложе, и не мучаться ощущением своей ущербности? Но тогда я стала бы гомосексуалистом, потому что мужчин люблю, и тут ничего не поделаешь…
На того, что сидит сейчас за рулем, уже посматриваю без вожделения. Или женщина, которая едет рожать, в принципе на это не способна? Да куда уж, конечно, когда живот все сильнее стягивает болью и ладони потеют от страха, что я начну рожать прямо в машине… Теоретически у меня куча времени, но ведь случаются же стремительные роды…
— Ничего, ничего, — бормочет Лера, которую трясет не меньше, чем меня, ведь это ее ребенок сейчас появится на свет. — Пробок сегодня не должно быть — воскресенье. Долетим за полчаса!
— Выпускай подкрылки, — демонстрирую, до чего же я спокойна, даже пытаюсь шутить, и сестра понимает, что нужно еще крепче сжать мою руку, потому что у меня уже сдают нервы.
— Можно, я останусь там с тобой? — спрашивает Влас.
Похоже, он сегодня решил доконать меня своей непредсказуемостью. Стараясь говорить членораздельно, я повторяю самое обидное для него, так ведь сам напросился!
— Тебе там нечего делать, потому что это не твой ребенок, Влас! Усвой ты это, наконец! И твоим он никогда не станет.
— Это уж точно, — бурчит Лера, в которой заговорил инстинкт хищницы, охраняющей своих детенышей.
— Там видно будет, — меланхолично отзывается Малыгин.
