— Хорошо. Если вы опасаетесь, сделаем так. Вашему мужу потребуются две операции с интервалом более чем в сутки, вторая — вдвое дороже. Сейчас вы гарантируете оплату первой, а затем детально выясняете финансовое положение мужа и свое. Если вы не сможете платить дальше, я просто не стану делать вторую — вшивать обратно органы, которые сейчас извлеку для ускоренной искусственной регенерации.
— Мне отступать некуда, — тихо вымолвила Эвда.
Не успела она проставить дату, как хирург вырвал у нее расписку, тщательно прочитал, посмотрел на свет и засунул в нагрудный карман халата. Затем весело подмигнул и, крутнувшись на каблуках, вышел из помещения, чтобы начать готовиться к операции.
Эвда долго смотрела на закрывшуюся дверь. Потом, едва не плача, пересчитала наличность. И она еще считала себя состоятельной женщиной! О, конечно, ей хватило бы на то, чтобы выменять кимоно с хроморефлексной росписью ткани или легковой спортивный спиралодиск «Мерседес», но даже суток работы аппарата гемодиализа Эвда не смогла бы финансировать. Ненависть к Рену Бозу переполняла все ее существо. Проклятый, невыносимый мальчишка! Идя на такой риск, не позаботился о том, чтобы заранее отказать ей свой бесценный домашний архив, который можно было бы втридорога продать Академии — теперь Академия в случае смерти сотрудника получит его задаром! Приходится выкладывать на операцию последние талоны, чтобы этого не допустить!
После долгого бесцельного хождения из угла в угол гостиной Чара Нанди устало опустилась в широкое кресло, стоявшее у распахнутого в тропическую ночь окна. Снаружи царили мертвая тишина и тьма, лишь внизу, догнивая, чуть светились от плесени бесчисленные пни пальм, еще в начале века начисто сведенных по всей Малакке лесодробильным товариществом «Веда Конг и сыновья».
* * *
Чара уже знала, что ее Мвен вполне оправился, но не могла решить, как теперь вести себя с любимым. Почему он не сказал ей? Почему она только теперь узнает все от посторонних людей? Неужели боялся, что она потребует своей доли выручки от патента? Нужна ли она ему, если он скрыл от нее свой странный, безумный подвиг? И сможет ли она облегчить его боль, самую страшную боль, какую может испытывать мужчина — боль поражения в схватке с косной материей, с темной, безликой энтропией мироздания? Не воспримет ли он ее участие как унизительную для себя жалость? Растерянность и нежность, удесятеряя друг друга, захлестывали ее ранимую, трепетную душу.
Настойчивый звонок вызова прервал ее мучительные размышления. Чара медленно подняла руку и включила ТВФ.
На зажегшемся гемисферном экране возник пожилой, коренастый человек с красивой проседью в тщательно уложенных волосах, в безупречно сидящей черной тройке, белоснежной рубашке и черном галстуке «бабочка». Чара вздрогнула: это был председатель кооператива «Онанизон» Кум Хват.
— Мадам, — сказал он, — тысяча извинений за беспокойство. Но, видит Бог, мне не к кому больше обратиться. Я разыскиваю вашего друга, Мвена Маса, по срочному делу, а у него никто не отвечает. Не могли бы вы мне как-то помочь? Я буду крайне вам обязан.
— Мвен Мас, — омертвело ответила Чара, — пьет Нектар Забвения в дегустационном зале фирмы «Сантори». Он сам осудил себя.
Кум Хват изысканным движением поправил очки. Раскаленно сверкнула золотая оправа.
— Боюсь, это все не так просто, — проговорил он и, заложив ногу на ногу, наклонился к экрану. — Ваш друг, мадам, вероятно, не вполне отдает себе отчет в серьезности того положения, в котором он очутился, — в глазах Кума Хвата полыхнула давно скрываемая ненависть. Он хлестнул себя по колену пачкой расписок, векселей и долговых обязательств. — Теперь он заплатит мне за все!
И тогда Чара Нанди закричала.
Смерть Ивана Ильича
Странное, странное чувство. Нелепое. Дурацкое. Даже ветер пропал. Такой ветреный день был… почему был? Это я, похоже, был — а день есть ветреный и ветреным останется
Не люблю ветер. Из-за ветра особенно не хотелось тащиться к ларькам, лучше бы повалялись еще да музыку послушали. Но — Татка уговорила, ей ходить надо. Да и хлеб кончился.
Лихо я успел Татку отбросить. Никогда так… так грубо до нее не дотрагивался. Конечно, не удержалась на ногах. Прямо в лужу упала. Нет, еще ну упала. Падает. Все вокруг так замедлилось в последнее мгновение, все, кроме меня; я, дурак, даже успел почувствовать себя этаким суперменом с суперреакцией, показалось, и сам успею прыгнуть за Таткой следом, но все вообще остановилось. Окаменело. Будто в мир выплеснули Ледовитый океан клея.
Муха в янтаре.
И тишина. Наверное, в космосе такая. Я — "Луноход один".
Как мы хохотали в общаге! Когда уже изрядно вдели, но еще не бухие, надо встать в круг, а кто-нибудь — кто черную метку вытянул — неторопливо ползает внутри круга на четвереньках и замогильным голосом подает позывные: "Я — "Луноход один", я — "Луноход один"… Кто первым засмеется, хоть пикнет-фыркнет, тут же выталкивается в круг, встает на четвереньки и тоже начинает бродить на четырех костях: "Я — "Луноход два", я — "Луноход два"…
Даже глазных яблок не провернуть. И не зажмуриться. Видны только собственные вытянутые руки с растопыренными пальцами, чуть впереди них съехавший с запястья, но пока еще не долетевший до земли полиэтиленовый пакет с буханкой пшеничного, да мокрый, грязный, неровный лед, кое-где протаявший до асфальта.
Гололед на Земле, гололед. Целый год напролет — гололед.
Высоцкому такие гололеды, как в последние зимы, и в кошмарном сне не привиделись бы.
Даже если планету в облет, не касаясь планеты ногами — не один, так другой, упадет, и затопчут его сапогами
В седьмом… в седьмом?.. да, в седьмом классе обрушилось это прекрасное поветрие — Высоцкий. Магнитофонов почти ни у кого не было в ту пору, и, трепеща от предвкушения, обменивались, обменивались невесть откуда берущимися, с наивозможной аккуратностью передуваемыми под копирку текстами. У тебя что? "Гололед". А у меня — "Парус", только полкуплета не хватает. А у меня "Мистер Джон Ланкастер Пек". А у меня — все песни из "Вертикали"!
Так лучше, чем от водки и от простуд…
Да уж.
Еще виден противоестественно огромный сгусток кала. Собачьего, надеюсь. Хотя, какая мне теперь разница. Раскисший, волокнистый. Омерзительный. Смазанный сбоку. Кто-то недавно вляпался.
Тошнит.
Хоть бы на метр в другом месте. Левее, правее… Чтоб не висеть невесть сколько последнего в жизни времени, уставясь на говно.
Хоть бы на десять метров. Хоть бы другой дорогой. Хоть бы не вспомнили про хлеб.
Ладно, этого не надо. Все равно как интеллектуалы гундосят: вот бы царь не отрекся… вот бы Столыпина не убили… вот бы Бухарин Сталина победил, вот бы Маленков Хрущева победил, вот бы Руцкой Ельцина победил. Будто, произойди из всего этого хоть что- нибудь, хоть все чохом — собаки и люди перестанут гадить на улицах и алконавтов перестанут пускать за руль.
