110
«Конечно же, – думала Синь, – она не могла уплыть далеко. Конечно же не могла, правда?»
Как далеко способна заплыть на шлюпке маленькая девочка?
Неужели «Стрелка» могла бы пройти по глубине между волнорезами?
Синь прижала ладони к щекам и потёрла веки кончиками пальцев.
Вопросы теснились в её голове. И вдруг слёзы – поток слёз, море слёз, целый океан слёз полился по её лицу.
Она должна была рассказать Берегине о её матери. Она давным-давно должна была это сделать, чтобы та знала, как она, Синь, заставила Мэгги-Мэри уехать, что Мэгги-Мэри вовсе не русалка. Но вместо этого она позволяла Берегине верить сказкам про эльфов, фей, русалок и говорящих крабов.
Что она наделала? Или чего она не сделала? И вслед за этими вопросами у неё возник главный, самый страшный вопрос: «Какая же я после этого мать?»
У кромки воды ноги её вдруг подкосились, и она упала на влажный песок.
– Береги её… – всхлипнула она. – Я должна была… я не уберегла…
Она смотрела на волны, катившиеся через волнорезы. Огромные чёрные волны. Они шли одна за другой, их белопенные гребни мерцали в темноте. Она чувствовала, что Доуги стоит рядом с ней. И вдруг странный, чужой звук, никогда прежде ею не слыханный, вырвался из её тела – низкий, глухой вой. Словно тёмной шалью он обвил её грудь, плечи, колена, обвил плотно, туго, так что казалось, что он вот-вот задушит её прямо здесь, на мокром песке.
Синь хотела остановить этот вой, но у неё никак не получалось.
Она закрыла глаза. Если она так и останется здесь, застывшая, окостеневшая, как пустая устричная скорлупа, брошенная в песок, быть может, океан хлынет и заберёт её? Ей казалось, что она никогда не сможет сдвинуться с этого места, с этой мёртвой точки. Ей казалось, что никогда не остановится рвущийся из неё жуткий вой, что она не может его остановить, не хочет остановить, не в силах остановить…
И тут Доуги обнял её за плечи и осторожно поднял на ноги. Потом взял её на руки и держал в своих сильных объятиях, крепко прижимая к себе, а вой по-прежнему рвался наружу из её утробы, из груди, из глотки, откуда-то из глубин её тела. И так они стояли – на краю мира, и он держал её в объятиях, самых нежных на свете, держал до тех пор, пока вой не вышел из неё весь, до последнего звука, который отлетел в ночную тьму.
– Будем ждать, – сказал он.
Она только молча кивнула. У неё внутри не осталось ни воя, ни звука, ни голоса. И с каждой минутой океан подступал всё ближе, прилив поднимался, небо становилось светлее.
111
Йемайя. Она больше не исполняет желаний. Она стала слишком старой. Сумасбродной. Усталой. И туговатой на ухо. Ей надоело выслушивать просьбы.
Но всё-таки сердце её ещё не до конца очерствело. Статуэтки, одна за другой падавшие в воду, вызвали у неё слабую улыбку. Дары.
