Если букв нет, а ребенок вроде бы честолюбив, можно провести эксперимент. «Отползти» много существеннее, чем описано в предыдущем пункте, и дать ребенку «взвеситься» на весах бытия: «Что могу я сам»? Если нахватает двоек и даже пару раз в школу опоздает – ничего страшного. Тут что важно? Это эксперимент, не мстительный («Вот я тебе сейчас покажу, что ты без меня!..»), а дружелюбный («А вот давайте посмотрим…»). Ребенка никто ни за что не ругает, но вот малейшие успехи поощряют и закрепляют за ним в пользование: «Отлично, оказывается, мне не надо больше вот тут над тобой стоять! Это была моя ошибка. Но как я рада, что все выяснилось!»
Надо помнить: никакие теоретические «договоры» с младшими школьниками не работают, только практика.
Если нет ни букв, ни честолюбия (у ребенка), то надо школу пока оставить влачиться как есть и искать ресурс вовне – то, что ребенку интересно и что у него получается. Для каждого что-то такое есть. Если ребенок где-то будет комфортен и успешен, то школе от этих щедрот тоже достанется – от грамотного повышения самооценки все дети становятся чуть ответственнее.
Если у ребенка есть буквы, а у родителей – честолюбие («дворовая школа – это не для нас, только гимназия с усиленной математикой!»), то ребенка оставляем в покое и работаем с родителями.
Таков тот алгоритм, который обычно предлагаю родителям «Пети» я сама. Но среди наших читателей есть еще и педагоги, и психологи. Может быть, они захотят что-то оспорить или, наоборот, добавить или уточнить? Ведь проблема более чем распространенная, и их опыт наверняка многим пойдет на пользу.
Синее небо и белые овцы
В начале апреля мир отмечает день людей, больных аутизмом. Я решила написать на эту тему. Может быть, сумею кому-то подарить надежду?
Я не работаю и никогда не работала с семьями, где есть ребенок-аутист. Психологическая консультация – явно не тот метод, которым может быть преодолено или хотя бы существенно облегчено это страдание. Но было несколько встреч. О двух из них я сейчас и расскажу.
Встреча первая. Стасик
Подходя к поликлинике, я услышала вой. Стояла поздняя осень, все окна в поликлинике были закрыты, но вой шел откуда-то изнутри и был слышен очень отчетливо. Так пробивается сквозь все преграды волчий вой. Я имела дело с волками и знаю это доподлинно. Если говорить об эмоциональной составляющей, вой был гневно-тоскливый. «Только бы он (кто бы он ни был) пришел не ко мне, а к какому-нибудь другому специалисту!» – взмолилась я, поднимаясь на крыльцо.
Но – тщетно. Конечно же, он сидел, скрючившись, под банкеткой у двери именно моего кабинета. И выл. Рядом медленно суетились родители. Остальные посетители этажа (и взрослые, и дети) смотрели с испуганным любопытством и иногда давали советы.
– Ну что ж, берите и заносите, – вздохнула я.
Его звали Стасик. Ему было три с половиной года. Родители жаловались на задержку развития речи.
– А больше вас ничего не беспокоит? – почти не скрывая сарказма, поинтересовалась я.
– Да в общем нет, – ответили они, честно глядя мне в глаза. – Он дома спокойный, ни к кому не пристает, играет сам. Ходим мы куда-то редко, у нас еще младший ребенок есть…
– А как Стасик играет?
– Ну, как… нормально… переставляет в углу игрушки, у него есть какой-то свой порядок, он его никому нарушить не дает. Или просто возьмет что-то и стучит… или качает иногда…
– Это кажется вам нормальной игрой?!
– Ну да. А что? Только не говорит он ничего, врач-педиатр к младшему приходил и велел нам к вам сходить. Но вот свекровь рассказывала, что у нее оба сына только после трех заговорили…
Стасик был аутистом, классическим. Не смотрел в глаза, не говорил, не позволял до себя дотронуться, имел массу стереотипий и ритуалов. Причем все это было очень давно. Никакого Интернета, никаких книжек на русском языке, о самом диагнозе мало кто слышал. Единственное, что я могла рекомендовать родителям, это где-то разыскать и посмотреть видеокассету с фильмом «Человек дождя».
Меня интересовал главный вопрос: что у Стасика с интеллектом? Все пособия, которые я пыталась ему всучить, он отшвыривал или игнорировал. При любой настойчивости с моей стороны взвывал на пробу (я тут же «отползала»). Но я видела, как внимательно он наблюдает за мной исподтишка, и это был не рассеянный взгляд умственно отсталого ребенка, а цепкий и очень заинтересованный контакт.
Родители (оба) – с явными «странностями». Получится ли хоть что-нибудь им объяснить? «Он в домике, – сказала я. – Выйдет ли оттуда – бог весть. Но он там есть, понимаете? Сидит на скамейке у окна, сложив руки, и ждет. Вы должны туда в домик все положенное ему по возрасту закидывать или хоть под окном ставить. Я вам расскажу, что оно такое. У него есть интерес к миру, но он не знает, как его проявить».
Получилось. Кое-что сделали мы с родителями и еще другие специалисты, к которым Стасик попал позже. Основное – младший брат. Когда он чуть-чуть подрос, он просто брал Стасика за руку и вел в жизнь. Стасик с ним шел, с братом ему не было страшно. А младший чувствовал ответственность: раскладывал картинки, разыгрывал сценки, а в четыре года уже научился читать. И Стасик научился вместе с ним.
К сожалению, Стасик так толком и не заговорил. Его максимум – предложения из трех слов. Но когда он учился в третьем классе своей коррекционной школы, задачи решал – для 6–7 класса обычной. А в шестом классе полюбил читать исторические романы и военные мемуары. Папа Стасика надеется, что Стасик станет, как он сам, – программистом. Сам Стасик говорит, что хочет стать танком. Но не таким, который ездит и стреляет, а танком-памятником. Который стоит в парке. Можете расшифровать метафору?
А их младший пока хочет стать учителем начальных классов.
Встреча вторая. Йохана
Это была действительно встреча.
В то время к нам приезжало много всяких психологов со всего мира. Огромная страна, только что поднялся железный занавес, им тоже было интересно, я их понимаю. Они думали, что мы табула раса в плане психотерапии, приезжали нас учить. Я, как и все тогдашние психологи, ходила учиться.
Ей-богу, не помню, что там был за метод, который пропагандировали в наших рядах очередные варяги. Может быть, забыла начисто именно потому, что там была еще и Йохана. Она просто рассказывала о себе.
Ее родители были фермерами, и у них было четверо детей. Она родилась третьей. К четырем годам она не заговорила, не играла в игрушки, пряталась от других детей, щипалась и кусалась. Иногда щипала и кусала сама себя. Психиатры прописали лекарство (оно вызывало у нее какие-то ужасные побочные эффекты) и сказали родителям Йоханы, что больше ничего сделать нельзя, мозг поврежден, девочка развиваться не будет. «Сосредоточьтесь на остальных трех детях».
Родители поступили прямо наоборот. Мать занималась тремя детьми. А отец – только Йоханой. Но как он это делал? Ведь у него на руках была довольно крупная ферма, где всё делали они с женой и только иногда, в самую горячую пору на месяц-другой нанимали работника.
