– Да как же мне их не знать! Это всё равно как если бы Пифагор таблицу умножения не выучил, – хитро прищурился типок. – Останься со мной, поговори, а то сидишь тут дурак-дураком, за целый день слова не с кем вымолвить. А то и пройтицца могём. А?! Так-то и сама целее будешь.
– А то мне что-то грозит?
– Сама же знаешь. Твоё чрево беременно пламенем. А сердце утыкано гвоздями. Тебе к ним нельзя.
– Я не к ним. Я к НЕМУ.
– А его уже нема – только оболочка осталась. На что она тебе? Я-то поживее буду, во всех смыслах. А хошь, частушку спою, я на них мастак, совсем как твой был. Или вот душевный стих прочту, про кацапов. Покойничек-то ведь тоже из них. – И тут же заголосил придурошным голосом: – Кацап – этта в первую очередь такой нах чилавек, каторому фсё похую, кроме Родины. Родину настаящий кацап любит больше всиго. Патаму что за ниё можна ахуенно умиреть. А умирать кацапы любят патаму, что настаящий кацап панимает, что жить на самом деле ваапче смысла нет. И если фсяким буддам нирусским это приходит после прасвитления, то кацапы с эфтой мыслю расту т.
– Заткнись, – зло сказала Кора. – Со всеми тут нравственное помешательство случилось. А от тебя и вовсе серой попахивает. – Она не была знатоком Библии. Но к клейкой поверхности нашего мозга прилипают иногда странные обрывки усвоенного в детстве. – Ты вообще больше на беса похож, чем на бомжа. Небось козлоногий.
– Ишь ты, какие мы проницательные, – злобно ухмыльнулся типок. – Я-то по природе подпевала, с меня взятки гладки – что вижу-слышу, то и пою потом вслух. А ты, гордячка, – он слегка потянул её в свою сторону, – зря ты со мной так, я ведь полон сюрпризов. И ваще, доброжелательный и сочувствующий, готовый слушать всяческие резоны – вы только объясните мне что к чему. – На этот раз тон был вкрадчивым и обещающим. – А то у вас, перефразируя классика, чего не хватишься, всё кто-то виноват: то еврей мозги отобрал, чтоб самому использовать, то англичанка гадит, а то и мою профессию всуе произносите, главное, что не сами, всё-то за вас кто-то решает – уж так удобно, – затараторил он.
– Отстань, статистик чёртов, не до тебя мне. – Она ударила его по руке, вцепившейся в шелковистую ткань её юбки.
Он разжал руку и, не удержав равновесия, покачнулся и сел мимо ящика в пыльную траву. Но тут же вскочил, как если б его пружина подбросила.
– Мир хочет войны. Уже это понятно. Очищение геенной огненной. Геенна к старту готова, – злобно оскалился нечестивец. И раскатисто, по-опереточному расхохотался, задрав орлиный профиль к облакам.
* * *
Набрав в лёгкие воздуху, Кора шагнула за ограду.
– Ну, смотри, тебя предупредили, – каркнул ей бродяжка вслед.
Но было поздно…
Лёшка увидел её всю, сразу.
Макиавелли говорил, что ничто не бывает хорошо само по себе, но всё – смотря по обстоятельствам. Макиавелли был не прав – Кора была хороша сама по себе, и никакие обстоятельства не могли этого отменить.
На её голых загорелых ногах красовались серебристые сандалии. Лёгкая шёлковая юбка мышиного цвета обыгрывала длинный изгиб бедра и едва прикрывала колени. Тонкая трикотажная майка вырезом открывала кремовую безупречную шею, заканчивающуюся вожделенной ямочкой. Собранные в низкий узел волосы выбивались непослушными прядями из-под черепашьего гребня. В ушах посверкивали продолговатые серьги изумительной старинной работы. Похоже, она прибывала в своей лучшей форме, весь её вид свидетельствовал о спокойном, нездешнем благополучии.
– Ничего себе, на похороны любимого человека явилась, – с детской обидой отметил Лёша. – Нет, чтобы во всём чёрном… как Вера хотя бы.
Только выражение лица Коры было странным, совершенно незнакомым: растерянная улыбка, искажённая горем, в родных взволнованных глазах – вызов и затравленность одновременно. Попытка гордо держать голову и при этом горящие от ужаса уши.
И совершенная безнадёжность в поникших плечах.
Тут же, к своему полному удивлению, Лёшка понял, что слышит её мысли. Они были обрывочные, клочковатые и абсолютно смятенные. Казалось, фразы закипают у неё в голове и тут же, испугавшись самих себя, обрываются и прыскают в разные стороны.
«…всякому горю есть предел… какая гадость эти похороны… даже и не собираюсь смотреть на него, мёртвого… ужас!!! слово-то какое!.. мёртвыми бывают только другие… а вдруг там не он… специально всё подстроил, чтобы меня заманить… с него станется… для этого не нужно было умирать – достаточно было поманить меня пальцем… а лето-то какое – настоящее, московское… летом умирать нехорошо – жалко…»
Мысли как-то сами собой затихли – в голове у Коры стоял шум, как если бы огромная стая птиц, одновременно взмахнув крылами, взмыла в небо.
Она постояла растерянно ещё с полминуты и направилась к центральному входу в церковь. Но оцепенела на самом пороге. И опять, одна за другой, как падающие звёзды на чёрном небе, в голове проносились обрывки фраз, бессмысленные слова.
«Знак!.. Должен быть знак… он не может дать мне его при всех… значит, и ходить туда нечего… просто боюсь… не боюсь… не желаю… пока не увижу, можно не верить… пока не верю, ничего не случилось. Бред какой-то! Зачем же тогда приехала?! Надо идти!» И она было занесла уже ногу.
– Не ходи. Нечего тебе там делать. Эта сморщенная, напомаженная кукла там – не я. Я – вот он!
Кора поставила ногу обратно на землю и обернулась – Лёшка висел перед ней в воздухе вниз головой.
Она осторожно обошла его и быстрым шагом пошла к скамейке.
Лёшка заплясал перед ней прямо в луче солнца, как марионетка на верёвочке.
Это, казалось, не произвело на неё никакого впечатления. Кора опустилась на облезлую лавку, открыла сумку и, вытащив оттуда яблоко, надкусила его с хрустом и принялась медленно жевать.
Лёшка продолжал танцевать в воздухе, на этот раз пытаясь изобразить некую церемонию приветствия: раскланивался, делал книксены, целовал сам себе ручки.
– Совсем рехнулась, – на этот раз вслух сказала Кора.
– Нет, Ко. Просто у тебя шок. И нежелание смириться. Плюс транквилизаторы, запитые виски в самолёте. Уж я-то знаю, что это такое.
– А-а-а, – согласилась Кора, как ребёнок, которому объяснили наконец непонятное. – А ты кто? Призрак? Как тень отца Гамлета? – Кора выглядевшая так, словно читала какой-то находящийся далеко текст, кивнула сама себе.
– Что-то вроде этого. Только мстить за меня некому – сам во всём виноват. Перед тобою просто прах. Твой бывший возлюбленный, в остатке.
– Ты хочешь сказать, что я не сама с собой разговариваю…
– Вот именно. Ты имеешь дело с неотлетевшей ещё душой.
– Вот как… Тогда спускайся давай – разлетался тут. И так голова кружится. И в сердце будто нож воткнули.
Лёша опустился на землю в нескольких шагах от неё:
