Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
Вот буквально вчера он улетел в командировку. Я его собрала, проводила и собралась помыть полы. Но сначала позвонила маме – узнать, как у нее дела.
– Андрей улетел, я собираюсь полы мыть, у нас все в порядке, – отчиталась я.
– Не мой! – заорала мама.
– Почему?
– Пусть долетит сначала.
Моя мама не верит ни в какие приметы, а уж тем более в мытье полов на дорогу. Верит в хороший коньяк, сигареты, новый детектив и в то, что она лучше всех знает, как воспитывать внуков. Ну и что все их таланты – от нее. И вдруг она начинает рассказывать, что, если я помою полы, обязательно что-нибудь случится. А уж чтобы она начала беспокоиться о зяте – это вообще странно. Но как в воду глядела.
…Муж прислал эсэмэс, что он благополучно долетел до столицы скандинавского государства и уже едет в такси в какую-то там экономическую школу, где должен выступить с лекцией.
Тут я со спокойной душой вооружилась тряпками и принялась мыть полы.
И что случилось через час? Муж позвонил и сообщил, что такси доставило его вместо школы экономики в школу медсестер. Во всяком случае, он оказался за пределами города в большом здании, где все ходят в белых халатах. Муж был почти в истерике. И надо же такому случиться, что он оставил дома телефон, который знали организаторы поездки, а листок, где значились название гостиницы и график пребывания, – потерял. Обычно супруг складывает все документы в конверт, конверт кладет в папку, а папку засовывает во внутренний карман пиджака, не доверяя сумке. Потому что сумку он панически боится потерять. Но сумку он прижал к груди, а пиджак, снятый по причине жары, оставил на заднем сиденье в такси, которое уехало.
Я бросила тряпку, нашла его телефон и начала обзванивать организаторов.
В школе медсестер тем временем ему предложили успокоительные капли, таблетку от сердца, поскольку муж хватался за грудь, и прочую медицинскую помощь. Видимо, выглядел он совсем плохо.
В ожидании вызволения он отправился искать туалет и вышел в соседнее крыло. После чего от него пришла эсэмэс: «Сообщи организаторам, что я в школе для будущих мам! Я в толпе беременных! Меня куда-то ведут!»
Через полчаса я получила отчет – моего мужа буквально занесли в класс в качестве пособия – других мужчин под рукой не оказалось. Преподавательница хотела продемонстрировать будущим мамам на живом примере, как нужно приучать мужа к ребенку. И ребенка к мужу. Ну, чтобы будущие мамы поняли, что муж и ребенок – в принципе одно и то же, и не нужно требовать от них невозможного. И тут случился прокол – муж, как многодетный отец, выполнил все задания – надел памперс на резинового пупса, покачал его на плече, изображая отрыжку после кормления, похлопал по спинке, не проломив пупсу электронные внутренности, и под занавес спел колыбельную «Мы красные кавалеристы, и про нас…» и еще что-то из Дунаевского.
Будущие мамы, рыдая, разразились громкими, продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию. На бис муж исполнил пупсу по-русски «За печкою поет сверчок, угомонись, не плачь, сынок», чем едва не довел будущих мам до преждевременных родов. Еще через пять минут он получил предложение от преподавательницы о проведении мастер-классов в их школе матерей и два предложения о признании отцовства от собственно будущих матерей. Муж кивал и соглашался на все. Такого общественного признания ему не доводилось получать никогда.
В это время я ставила на уши организаторов, которые отправили за мужем другое такси и разыскивали первое с пиджаком. Второй таксист искал «профессора». Если бы он искал нервного отца-сердечника, который владеет искусством жесткого пеленания, о котором даже преподавательница только слышала, но никогда не видела воочию, медсестры сразу же показали бы, куда идти. Но профессора они в своем госте никак не опознали.
Преподавательница отогнала будущих мамочек и расспрашивала моего мужа о других секретах выращивания младенцев. Муж на пупсе показывал, как укачивать, как бороться с коликами – для этого ему пришлось лечь на парту и положить резинового младенца себе на живот. Он рассказывал, как дырявить соски иглой, как заваривать ромашку, как купать ребенка в череде и марганцовке (тут уже понадобился словарь, поскольку таких сложных терминов преподавательница не знала, а муж не знал, как это перевести). Он вошел в раж и ударился в воспоминания о собственном детстве – как его поили козьим молоком, давили яичную скорлупу, чтобы ребенок получил кальций, и силился объяснить, что такое «молочная кухня». Про пеленки вместо памперсов, которые нужно проглаживать непременно с двух сторон, баки белья, где эти пеленки кипятились круглосуточно, и традицию раз в год брить ребенка наголо, чтобы волосы росли густыми, он рассказывал с упоением.
Преподавательница уже даже говорить не могла – только мычала и кивала. А уж после того, как он перешел на «По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам», задорно подбрасывая пупса на коленке, и спел «Ладушки, ладушки, где были – у бабушки», она зарыдала и тут же предложила ему свою руку, сердце и политическое убежище в придачу. Но муж на этом не остановился – он решил показать, как делать массаж груди, чтобы расцедить молодую мамочку. Даже предположить не могу, что еще он хотел показать преподавательнице.
– Вы доктор? – спросила она, покачиваясь от культурологического шока.
– Нет, я просто отец. Простой русский отец.
Тут уже я позвонила мужу (поскольку таксист в отчаянии дозвонился до меня) и рассказала ему, что ждет «господина профессора» по возвращении домой, если он немедленно не положит пупса на место и не покинет помещение. И на развод я приду в костюме медсестры, если ему так будет приятнее. Как простая русская женщина-мать.
Тутовая судьба
Я росла в маленьком северокавказском селе. Каждому грудному младенцу здесь под подушку клали ножницы, чтобы отпугивать злых духов. На ручку привязывали красную шерстяную нитку – от сглаза. Моя бабушка верила в силу корицы: мешочек всегда висел над входной дверью – она защищала от нечистой силы. И обвешивала меня булавками так, что ребенка можно было сдавать на металлолом.
На ночь бабушка рассказывала мне сказку про старое тутовое дерево. Не сказку, быль – это тутовое дерево с самым вкусным тутовником на свете росло на кладбище, и нам, детям, категорически запрещалось на него залезать. Под страхом самых ужасных проклятий. Мы, конечно же, все равно залезали и, рассевшись на ветках как вороны, рассказывали друг другу истории про это дерево. Моя любимая была такая.
Сначала на месте деревни стоял всего один дом, скорее лачуга, в которой жил старик. Он умел лечить травами, знал заклинания и избавлял от недуга одним прикосновением. К нему приходили люди из самых дальних земель. И они же разбили сначала поселочек, а потом целую деревню, которая кругами расходилась от дома старца. Когда старец умер, его похоронили на холме. Но не знали, какой поставить монумент.
Как обозначить место захоронения? Ведь не было известно, какую веру исповедовал старец, каким богам поклонялся. Так что, пока спорили, могила заросла травой, бурьяном, а уже через год на этом месте выросло тутовое дерево. Оно росло быстрее, чем все другие деревья, ствол был шире, ветви крепче, а плоды – слаще. И в деревне решили, что дерево – это старец. К тутовнику приходили женщины и повязывали платок, чтобы попросить о рождении сына. Приходили больные и просили облегчения от хворей. Приходили за советом и слушали ветер в ветвях – дерево могло прошептать «да» или «нет».
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 48
