Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Что же такое мы увидели? Это не просто душевная тупость, а тупость с претензией на лирику (скамейка у пруда) и на психологизм (человек сложен и, увы, грешен!). Справедливости ради должен заметить, что в романе сей ошеломительной аристократической сцены у пруда нет. Это персональный вклад в золотой фонд русского кино сценариста и режиссёра.
Интересно, а что думает наш инженер человеческих душ и о такой ещё сцене. У одного из главных героев романа, у липового маршала Никиты Градова, была на фронте молодая возлюбленная Тася, «всю войну прошли вместе», говорит она. В сущности, была настоящей женой. А опостылевшая жена по паспорту оставалась в Москве. Что ж, дело житейское, бывало такое. В конце войны маршал погибает так же нелепо, как стал маршалом и дважды Героем, а Тася остается беременной и уезжает домой. Родив сына и потом выйдя замуж, она через несколько лет едет с мальчиком в Москву и является к сыну маршала Борису с просьбой устроить мальца, то есть его единокровного брата, в пансионат, ибо она с мужем завербовалась куда-то на Север за длинным рублем. Нет, отвечает благородный Борис, никаких пансионатов, мой брат будет расти у бабушки в роскошном доме в Серебряном Бору. Прекрасно!
А что дальше? Любезный хозяин устраивает застолье, угощение. И вдруг мысль: «Ей сейчас, должно быть, немного за тридцать, моложе Веры». Вера — его нынешняя пламенно любимая, ей тридцать пять. Тоже хороший возраст, но в тридцать лучше качество.
И тут «сладкая тяга прошла по всему его телу». А вскоре «жар опять прошел по его телу». Опускаю подробности… Дальше: «Она быстро сняла халатик. „Расстегните мне, пожалуйста, лифчик, Борис Никитич“». Возможно, ещё вчера так она просила и законного мужа. И вот «прошло довольно продолжительное время, пока после череды всех (!) излюбленных Борисом классических поз они наконец отпали друг от друга» (кн. 3. с. 327). Мальчик все это время смотрел по телевизору балет. Потом Борис скажет: «Надеюсь, мы с вами ещё увидимся, и не раз. Теперь я очень хорошо понимаю своего отца».
Думаю, что при виде в книге такого тесного духовного единения отцов и детей за валокордин хватались не только подполковники милиции, и не одна дама с коготками билась в истерике.
А что нам показали в фильме? Ни малейшего намека на классические позы. Наоборот! Выпили они, поели и направились не в постель, а на могилу маршала, дабы возложить цветы. Судя по всему роману, можно было ожидать, что здесь, у могилы, все-таки начнется демонстрация поз, но ничего подобного: так что, вместо кровосмесительного блуда отменное благочестие. Как же тут не разочароваться? Как не воскликнуть, отложив валокордин: «Фильм эмоционально холодный!»
* * *
Но самое интересное в выступлении Марининой был спор с Гомельским. Как только тот посмел сказать «артисты играют вяло», Берман тут же перебил старика, и его принялись учить уму-разуму и Ю. Соломин, и другие. После такой обработки мужественный ветеран спорта сказал уже нечто совсем иное: «Женские роли очень удались. Классные актрисы! Все играли блестяще. Перед ними надо снимать шляпу». Вот так «вяло», вот так «ничего яркого»!..
Но заслуженный пенсионер все-таки частично продолжал артачиться: «Роль Сталина не удалась. Его обеляют, делают более добрым…» Каково было слышать это создателям фильма, ненавидящим Сталина «до стона и до бормотанья», как сказал поэт!
«А я видел Сталина очень близко, — продолжал баскетболист, — сидел напротив него в трёх метрах на Спартакиаде народов СССР». Что ж, крупно повезло человеку. Я знаю людей, которые за эти три метра отдали бы три года жизни. Но что Гомельский увидел? О, много! «Видел его кошачьи дикие глаза…» Позвольте, сударь, почему дикие? Кошка существо домашнее, ласковое. У моего Пуськи, например, очень добрые и красивые зеленые глаза. А вот что писал о Сталине и, в частности, о его глазах А. А. Громыко: «Прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Глядя на Сталина, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительны были глаза» (Памятное. Кн. 1. М., 1988. С. 199). Кто так мог бы сказать о Гомельском, о его мыслях и глазах?
А он продолжал: «Я видел его рябое страшное лицо». Но вот что читаем у того же А. А. Громыко: «Мне случалось после смерти Сталина не раз читать и слышать, что, дескать, у него виднелись следы оспы. Я этого не помню, хотя много раз с близкого расстояния смотрел на него. Что ж, коли следы имелись, то, вероятна, настолько незначительные, что я их не замечал» (там же).
Ну, а если и были даже самые ужасные следы, что за грех? Ведь это следы болезни, и только. Против нее в царское время, когда родился и почти до сорока лет жил Сталин, боролись мало, плохо, вот он в детстве и переболел ею. Так прилично ли баскетболисту-гуманисту говорить с отвращением о печальных следах болезни? Тем более, что самому-то крупно повезло: родился в прекрасное советское время, когда прививку от оспы делали всем, притом бесплатно, вот советская власть и защитила Сашеньку из Гомеля от заразной болезни. А главное, да мало ли было в истории самых замечательных людей с теми или иными физическими недостатками. Гомер был слеп, Бетховен оглох, Кутузов — одноглаз, Наполеон был небольшого роста и имел пузцо, адмирал Нельсон — без одной ноги, Байрон — хром, наш знаменитый адмирал Исаков — тоже без ноги и т. д. Ну, позлорадствуйте над ними, Гомельский. Однако не забудьте, сам-то каков? Вот уже лет сорок лысый, будто колено, нос — что твой паяльник… «Разве мама любила такого?..»
А он опять: «Я видел, как все люди, которые окружали его, боялись его взгляда, а в фильме Сталин добренький». После этих слов были даны кадры комически нелепого приема в Кремле, будто бы состоявшегося в конце 1942 года, где Сталин зимой фигурирует в несуразном белом кителе. Видно, Гомельскому хочется, чтобы при появлении Сталина все участники приема разбежались по углам, — так все его боялись. Вот была бы историческая правда!
Но один ваш любимец, лютый ненавистник вождя, писал: «Я довольно часто имел возможность общаться со Сталиным, слушать его и даже получать непосредственные указания по разным вопросам. Я был буквально очарован Сталиным, его предупредительностью, вниманием, осведомленностью и заботой. Я был всецело поглощен обаянием Сталина и восхищался им». Это кто ж так? Да ведь приснопамятный Кукурузник.
Кому же верить — баскетболисту, однажды лицезревшему Сталина, или сталинским соратникам Громыко и Хрущёву? Ведь первый писал это уже после смерти Сталина и во время лихой борьбы против «культа личности». А второй хотя позже и скурвился, но именно в эту пору и написал приведённые строки?
* * *
Вдруг подал голос абориген телевидения Генрих Резник, адвокат с прокурорскими замашками и, как уже отмечалось, по собственной аттестации, «русский интеллигент еврейского разлива» опять же. Он решительно, как всегда, заявил: «Историческая правда в фильме не искажена. А Сталин подходит под великолепную формулу Карякина (широко известный мыслитель солженицынского разлива. — В.Б.): „Сталин и Берия являются выдающимися государственными деятелями, но они были палачами“». И уже своё резюме: «А у палачей не может быть заслуг перед историей. Палачи это палачи».
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
