— Конечно было бы, — Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, — если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. — Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.
Уорнер сказал:
— Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.
— Пожалуй. — Том поднялся из кресла. — Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.
— Вы не должны посвящать меня в подробности, — поспешно напомнил ему Уорнер.
— А неужели вы думаете, что я собирался? — Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. — Неужели вы думаете, что любой человек — если он, конечно, не стонет от жалости к себе — станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку — и особенно вам!
Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:
— Непростительно с моей стороны…
— Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?
— Вам тоже отказывали?
— Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.
Том начал:
— Как-то я никогда не думал, что вы…
Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:
— Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.
— То же самое можно сказать и по-другому — время все излечит, — угнетенно сказал Том. — Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин… — Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.
Уорнер сказал:
— Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.
Том с трудом саркастически улыбнулся:
— Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!
— Ну, надеюсь, что помог — и чуть больше, чем просто профессиональным советом. — Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: — Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне — и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?
— Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.
— Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?
Том благодарно посмотрел на него:
— Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.
Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.
Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:
— О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней… То есть если бы она была здесь, у нас… Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!
— Выписали? Но где она?
— Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!
— Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.
Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.
Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:
— Ну, я прямо не знаю… Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.
— Это важное. Но передать ей вы не можете.
— А-а… Ну, может быть, завтра?
— Завтра. Обязательно.
Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.
Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:
— О чем же он хочет говорить со мной?
Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.
— Да, это не о работе, я тоже так думаю, — согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. — Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».
Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал ее Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..
Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.
— О!.. — Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора — приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин — бесконечно милой, поглощенной простой игрой.
Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:
— Лин!..
Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине…
Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.
