Когда Бенедикт повернул жеребца в сторону дома Олдерси и, пустив его рысью, скрылся из вида, Харриет вздохнула.
Словно она только и дожидалась, когда Бенедикт уедет – по правде говоря, так оно и было, – Харриет отвернулась от окна и подошла к двери. Задержавшись на мгновение, чтобы зажечь свечку, она посмотрела в обе стороны коридора и направилась к лестнице, но не стала спускаться вниз, чтобы присоединиться к остальным в гостиной. Харриет пошла наверх, на чердак.
Не то чтобы она стремилась иметь тайну, но если Бенедикт может заниматься делами в одиночестве, она тоже имеет на это право. Харриет сомневалась, что Бенедикт вообще помнил о наличии в доме чердака, так как был занят поисками убийцы, шантажиста леди Крейчли и новым поворотом событий с Хоггом. Харриет очень сомневалась и в том, что Бенедикт позволил бы ей самостоятельно обследовать комнаты наверху. Особенно после убийства.
Лестница уперлась в дверь. Харриет легко повернула ручку, дверь оказалась незапертой, но не подалась. Харриет поставила свечку на пол и нажала на дверь обеими руками. Старое дерево застонало. Харриет убрала руки. На двери, на тонком слое пыли, остались четкие отпечатки двух ладошек. Харриет подбоченилась, подумала и вспомнила, что делал, столкнувшись с подобным препятствием, Виктор Ченнинг, любимый персонаж Шупа. Потом повернулась боком и ударила плечом в дверь. Рот ее приоткрылся в безмолвном крике, и она ухватилась за перила, чтобы не упасть. Боль пронзила руку насквозь, и Харриет испугалась, что сломала себе кости.
– Вот почему художественная литература называется выдумкой, – пробормотала она сквозь стиснутые зубы.
Дождавшись, пока боль немного утихнет, она сделала глубокий успокаивающий вдох. Колесики в мозгу снова завертелись, и Харриет припомнила одну главу в книге, где женщина оказалась в ловушке в горящей комнате – очевидно, ей не хватило ума просто потушить огонь. Ченнинг ее спас, как и положено герою. В том случае он не стал ломать дверь плечом.
Сжав губы, Харриет снова толкнула дверь, но на этот раз ощупывая ее, выискивая то самое место, где она застряла. Дверь ни на йоту не отошла от косяка только в одном месте – рядом с ручкой.
Харриет отошла на край лестничной площадки, собралась с силами, ударила каблуком в дерево, и, прежде чем успела опустить ногу на пол, дверь распахнулась.
– Ха! – Харриет подняла свечку и вступила на чердак так, как рыцари вступали в плененную крепость.
Первое, что она увидела, когда смешанный запах плесени и сырого дерева ударил в нос, – это зияющую дыру в окне, которую Харриет много дней назад заметила с лужайки. Теперь, зная о пожаре больше, чем раньше, она понимала, что так высоко он не добрался. Стекло не лопнуло из-за сильного жара, его разбили. Может, проходившие мимо мальчики – наслушались историй о привидениях и стали подзуживать друг друга швырять камни. Однако, подойдя к окну и посмотрев вниз, на лужайку, Харриет передумала. Трудно представить, что кто-то смог бы зашвырнуть камень так высоко. Возможно, в окно влетела птица, решила Харриет.
Помещение было большим, забитым мебелью, формы которой угадывались под одеялами и кое-как наброшенными простынями. Чехлы, оказавшиеся ближе всего к разбитому окну, покрылись серо-зеленой плесенью. У стены стояли старые картины. Незнакомцы в дорогих одеждах, с бесстрастными лицами, смотрели на Харриет холодными глазами. Она отвернулась от изображений тех, кто, по всей вероятности, похоронен на кладбище за домом.
В углу она заметила высокий канделябр, в котором сохранились три из шести восковых свечей. Харриет смахнула с потускневшего серебра паутину и зажгла свечки от своей, но не смогла решить, что лучше: темное помещение, в котором не видно почти ничего, кроме смутных очертаний, или чердак, освещенный, как сейчас, где тени в золотистом свете подрагивают, словно живые существа.
Уж не вернуться ли к себе в комнату, подумала Харриет, и не подождать ли с чердаком до вечера или даже до утра, чтобы продолжить осмотр с Бенедиктом?
Она прогнала предательскую мысль, напомнив себе, что Гас обращается за помощью именно к ней, когда слышит странные звуки на улице или на чердаке. В свою очередь, Харриет зовет Августу, если видит какое-нибудь мерзкое насекомое.
Кроме того, Бенедикт обязательно спросит, что она, собственно, ищет на чердаке, а ответа у нее нет. Она и сама толком не знает.
Харриет пошла по чердаку, начав с самых темных мест, чтобы скорее разделаться с ними и вернуться к свету. Она заглядывала под одеяла и простыни, убеждаясь, что предмет, похожий на стул, и есть стул, а стол – это стол.
Харриет нашла несколько кожаных сундуков и несколько деревянных. В двух лежали сложенные ткани, одеяла и ватин. Третий, из потрескавшейся кожи, с инкрустированными металлическими уголками, пришлось открывать, подцепив ногтями потускневшие медные застежки. Когда сундучок со скрипом открылся, из него поплыл запах старой бумаги и, как ни странно, духов. Прежде чем заглянуть в сундучок, Харриет долго рассматривала полукруглую крышку, аккуратно обтянутую полинявшим до тускло-коричневого цвета шелком. Сундучок был заполнен не целиком, и на самом верху беспорядочно набросанных в него вещиц лежал портрет, написанный маслом, величиной с ладонь – из тех, что можно всегда носить с собой, к примеру, во время долгого плавания на корабле. На портрете была изображена очаровательная молодая женщина, темноглазая, с бледной кожей и черными как смоль волосами, разбросанными по плечам. В отличие от портретов у стены эта женщина едва заметно улыбалась.
Эту самую женщину Харриет видела на кладбище. Харриет выдержала сильнейшую внутреннюю борьбу, пытаясь решить, нужно ли прямо сейчас собирать вещи и отправляться домой или не стоит, одно дело – думать, что ты сошла с ума, и совсем другое – убедиться в том, что и в самом деле столкнулась с привидением. Впрочем, сомнения Харриет длились меньше минуты, и она опустилась перед сундучком на колени.
Харриет осторожно вынула портрет, поднесла его к свету и увидела, что, несмотря на бледность и задумчивые темные глаза, женщина вовсе не выглядит несчастной или попавшей в ловушку невыносимого брака. Харриет положила портрет на пол и снова заглянула в сундучок. Там лежал длинный меч. Она вытащила его, немного вытянула из ножен – ровно настолько, чтобы увидеть, как металл сверкнул под пламенем свечи, – и тоже положила на пол. Чтобы вытащить завернутую в тонкую ткань книгу, пришлось запустить в сундучок обе руки. Харриет развернула Библию и тоже отложила ее Последним предметом в сундучке была небольшая шкатулка для драгоценностей, давным-давно пустая. Скорее всего ее опустошил двоюродный дед леди Крейчли.
Харриет села на корточки, рассматривая свою добычу и понимая, что на самом деле ровно ничего не нашла. Разочарованная сильнее, чем следует, она сложила в сундучок шкатулку и меч и потянулась за Библией, как вдруг что-то небольшое и омерзительное пробежало по ее руке.
Она всмотрелась, и ей показалось, что по руке бежит уже миллион этих «что-то». Харриет в ужасе вскрикнула, стряхнула с руки первого таракана – чудище величиной со спелую сливу – и вскочила на ноги. Она трясла руками, пытаясь скинуть с себя тварей, ползущих вверх, словно они искали убежища в рукаве ее платья. На самом деле их было всего три, но казалось, что целый миллион. Один цеплялся за нее целую вечность, пока Харриет не догадалась щелчком скинуть его на пол. Она минут пять отряхивалась, хлопала себя по рукам и затылку, перебирала волосы – ей все еще казалось, что по ней ползают дюжины этих тварей. Позади сундучка стояло закрытое простыней зеркало. Харриет сдернула простыню и внимательно проверила спину и волосы.
