— Я уже пятый раз поступаю, я знаю.
Катя вздохнула: а вдруг она покажется Машину-Карцеву красивой? Тогда не видать ей студенческого билета как своих ушей! И ей впервые в жизни захотелось стать «характерной» дурнушкой, не претендующей на роли холодных красавиц.
Впрочем, до «холодной красавицы» ей было тоже далеко. Кто из нас в юности не кажется очаровательным?
Она смело шагнула вперед, когда выкрикнули ее фамилию.
— Екатерина Юрьевна Сорокина, из Киева, — задумчиво произнес мужчина лет сорока с зачатками бороды на обметанном красной сыпью подбородке. Лицо его показалось девушке смутно знакомым. Тоже, наверное, знаменитый артист. — Скажите, ваш отец — Юрий Сорокин с Довженко?
Катя насупила брови и вызывающе ответила:
— Нет, я сирота. Меня воспитывала бабушка.
— Ну хорошо, Екатерина Юрьевна, — пожал плечами бородатый. — Что вы нам приготовили?
— Лермонтов, «Мцыри».
Катя задрала подбородок, готовясь разразиться стихами. Она любила Лермонтова и отлично читала его. Отец ей всегда об этом твердил. Лермонтов казался ей похожим на нее саму: гордый, замкнутый внешне и ужасно обаятельный внутри, так и не понятый при жизни. Его тоже растила бабушка, его тоже рано оставила мать, отойдя в мир иной.
— «Я мало жил, я жил в плену, таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть…» — Катя умело усилила напор звука. Ее трепещущий голос разнесся по аудитории, отдаваясь эхом в дальних углах.
Она тоже мало жила, она жила, словно в плену, и тоже променяла бы свою ужасную семнадцатилетнюю жизнь на жизнь, полную тревог. Она тоже знала лишь одну пламенную страсть — к Полю, и одна лишь дума владела ею теперь — стать актрисой и затмить своим сиянием имя матери.
— Спасибо, — оборвал ее тот самый старичок с лысиной из приемной комиссии, который славился нелюбовью к красавицам.
Направляясь к двери, Катя услышала приглушенный шепоток:
— Есть темперамент…
— Слишком надрывно…
В коридоре ее обступила возбужденная толпа.
— Ну что?
Девушка с видимым равнодушием пожала плечами и отправилась в курилку под лестницей. Там смолили сигареты два долговязых парня.
— На актерский поступаешь? — спросил у нее тот, что был с соломенными патлами, торчащими во все стороны.
— Конечно на актерский, — не дождавшись ответа, усмехнулся второй, южного типа, пухленький и смуглый, с сизыми от бритья щеками. — Все хорошенькие девушки стремятся на актерский, будто там медом намазано. А вот в сценаристы одни мужики идут… — демонстративно вздохнул он, кося на Катю страстным взглядом.
— У нас на режиссуре тоже не фонтан, — поддержал его приятель. — Если какая и прорвется, то она или чуть красивше атомной войны, или синий чулок, или вообще без чувства юмора. А у вас есть чувство юмора, девушка?
— Навалом, — усмехнулась Катя.
Знакомство состоялось. Тот, который был с соломенными патлами, назвался Игорем, а южанин солидно представился Ашотом.
— Можно просто Шотик, — разрешил он и тут же заверил Катю:
— Ты обязательно поступишь. У тебя лицо выразительное. Таких всегда берут.
Вечером дружная компания пировала в тесной комнатке общежития за столом, уставленным полупустыми бутылками. Кате казалось, что она уже лет сто знает своих новых друзей. Ей внезапно представилось, что она давным-давно поступила. Ей очень нравились новые знакомые. Они были такие интересные, такие остроумные, такие раскованные. Она даже забыла об экзаменах и теперь лишь жадно впитывала новые впечатления.
— Ты остаешься со мной или с Игорем? — деловито спросил Шотик, когда компания уже сильно расслабилась. — Оставайся со мной. Режиссеры меняют подруг каждый день, а проку от них мало. Пока запустится со своими картинами, уже состарится. А у меня недавно одну заявку на сценарий киностудии имени Горького приняли, я даже аванс получил.
Но Катя только рассмеялась и сняла его полную пухлую руку со своей талии.
А потом они поехали кататься на такси.
Полночи веселая компания на трех машинах колесила по улицам, а затем отправилась на Воробьевы горы встречать рассвет. Стоя на балюстраде, Шотик достал из карманов пачку красных десяток и стал спичками поджигать купюры одну за другой и бросать их вниз с обрыва. Он хотел произвести впечатление на Катю, она ему нравилась. Пылающие бумажки плавно опускались вниз в темноте, разгораясь от слабого теплого ветра, и это было очень красиво. Все захохотали, засмеялись, стали тоже доставать мятые рублевки, поджигать и бросать вниз, кто-то даже достал комсомольский билет, но он был толстый и плохо горел.
Потом на смотровой площадке пели матерные частушки и танцевали без музыки под пьяное «тарам-пам-пам», затем расселись по машинам и тронулись в обратный путь.
Катя оказалась в одном такси с Игорем. Юноша положил ей голову на плечо и пьяно икал, жалобно приговаривая:
— Высоцкий сидел в тюрьме, Шукшин сидел, я тоже сидел… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий?
— Ты сидел? — удивилась Катя и сделал попытку опасливо отодвинуться.
— Сидел… Влезли в ларек, взяли пива, а тут милицейский патруль… — С пьяной рассудительностью Игорь продолжал:
— Шукшин пил, Высоцкий пьет — и я пью… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий! — И, доказав себе неминуемое, как дважды два, собственное грядущее величие, он громко захрапел.
— А у меня мать знаешь кто? — Катя ткнула его локтем в бок, и ее спутник обиженно икнул, просыпаясь. Ей тоже хотелось быть своей в компании великих и подающих надежды. — Мать у меня — Тарабрина. — А… — Игорь пьяно обнял ее. От него пахло кислым запахом рвоты.
Рассвело. Машина остановилась возле здания института. Жиденькая кучка абитуриентов, взволнованно жужжа, прильнула к только что вывешенным спискам.
— Я на минуточку! — глухо хлопнула дверца такси. Катя нашла свою фамилию в списках и удовлетворенно усмехнулась. Иначе и не могло быть! Она не сомневалась в этом!
Внезапно ей в голову пришла блестящая идея. Проснувшийся город гудел поливальными машинами, шаркал метлами прилежных дворников. Сонные москвичи спешили на работу, не замечая радостного июльского утра и жемчужной облачной дымки над головой, которую наискось пронзали косые лучи опалового солнца.
— Сначала едем на вокзал, а потом еще в одно место, ладно? — предложила Катя Игорю. Тот обиженно захныкал:
— Спать хочется.
— Это ненадолго, — пообещала девушка.
На вокзале она купила огромную, жутко дорогую коробку конфет и букет цветов.
Вскоре таксист свернул во двор тихой улочки возле Ленинского проспекта.
Игорь остался сидеть в машине, а Катя поднялась по лестнице на четвертый этаж.
