– Взяли.
– Ну ты даешь, Соколова. Кто бы ожидал! Стюардессой, да еще в Германии! Мало им своих стюардесс!
– Да я теперь вроде бы тоже своя. Я замужем. У меня муж – немец.
– Молодец. Уважаю. Я вот тоже так хотела, да не получилось. Ну ничего, еще, может, получится. Главное – не терять голову и действовать! Что, поразила я тебя? Поразила, вижу. Ну так и ты меня поразила – мы квиты.
Альчук стояла вечером на оживленной улице в не самом хорошем районе. И костюм ее не оставлял никаких сомнений в том, что она проститутка.
– Не смотри на меня так. История долгая, не тут рассказывать – и не сейчас, работать надо. Ты вот, гляжу, тоже на работу?
– Тоже.
– Ну и иди. Потом как-нибудь расскажу, если захочешь. Иди, Соколова, иди, не останавливайся – тебе репутацию беречь надо, а тут ее только потерять можно.
Знала бы она про мою репутацию… Если бы не Хельмут, ничем было бы эту репутацию не прикрыть.
Я была в шоке – но я так обрадовалась Аньке, так изумилась, мне так хотелось с ней поговорить – обо всем, и о ней, и о себе… У меня было еще полчаса, даже чуть больше – и я оказалась достаточно эгоистичной, чтобы настоять на своем. Я затащила ее в кафе напротив и заставила хотя бы в самых общих чертах объяснить мне, как она сюда попала.
Оказалось, что она действительно уехала в Москву – и нашла себе работу секретарши, как и хотела. «Небольшая компания – но люди деловые. Будущее у них было, это было видно невооруженным глазом. Кто ж знал, что все так обернется. Проглядела». А дальше все было просто и примитивно до омерзения. Альчук, так страстно убеждавшая меня в том, что главное в жизни – держаться подальше от криминала, Альчук, которая из нашего города свалила, прежде всего чтобы освободиться от Мишки Татарина, который олицетворял для нее этот криминал, в криминал-таки в Москве и вляпалась. Просто у нас в городе бандиты были все на виду, про всех все знали, и криминал этот был явный, открытый – а в Москве людей много, все хорошо маскируются, и криминал там – это совсем не обязательно стволы, кожаные куртки, бандитские разборки и даже малиновые пиджаки «новых русских». Чтобы вляпаться в криминал, иногда бывает достаточно нескольких подписей – не под теми документами. Она трудилась на благо фирмы, делала карьеру и очень быстро оказалась крепко связана со своим начальством «одной веревочкой». Связи эти были и личные, и деловые – и когда вдруг выяснилось, что дела обстоят совсем плохо, так плохо, как Анька не могла даже предположить, когда выяснились все связи – и в криминале, и в правительстве, и стало ясно, кто каких договоров не выполнил, кто кого подставил и чем это в самом скором времени может обернуться, пришлось бежать. Начальство выправило себе документы, сделало визу – себе, а заодно и Альчук, из соображений не столько сентиментальных, сколько – чтобы не болталась в Москве у серьезных людей под ногами и не сказала кому-нибудь чего не следует. В Германии сперва были надежды на лучшее, но потом все в очередной раз круто изменилось – начальник снова лег на дно, в другой далекой стране, но уже без нее. И ей тоже пришлось лечь на дно – только это было совсем другое, настоящее дно, которое в Германии тоже имеется. Человек, который помог ей сделать следующую порцию фальшивых документов, сдал ее сутенеру, а тот популярно объяснил, почему другого выхода, кроме панели, у нее нет. Вернуться домой и вообще хоть как-то, хоть где-то «выйти из тени» она не могла – ее всюду ждала тюрьма.
Я слушала ее с ужасом, понимая, что не знаю, чем ей помочь, и только когда она вновь заговорила о том, что в тюрьму она идти не хочет, а значит, надо выживать здесь, не удержалась, сказала:
– Знаешь, Ань, а ведь я там была.
– Где была?
– В тюрьме.
– Да ты что? Не верю. Правда, не верю – про тебя не верю.
– Была, была. И судили меня – я судимая.
– Здесь или там?
– Там. Дома. Сейчас все уже кончилось, слава богу, сейчас все хорошо – насовсем кончилось, навсегда.
Времени, чтобы рассказывать ей свою историю, уже не оставалось. Про другого проще спросить «в двух словах», про себя – хочется рассказывать долго и с чувством или уж не рассказывать вовсе. Я пытаюсь извиниться – потом, потом…
– Да я за язык не тяну, мало ли что. Но все равно поразительно. И как же ты теперь тут работаешь? Документы чистые?
– Чистые. Это все муж.
– Повезло тебе с мужем.
– Повезло.
Вся моя жизнь умещается сейчас за этим «повезло» – жизнь, которую в двух словах не расскажешь.
– И как тебе тут? – спрашивает меня Альчук. – Ты же бюргерша, на жизнь эту с лица смотришь, не с изнанки. Я вот с изнанки – с изнанки оно кажется, что здесь, что там – одинаково. А тебе как? Чужое – или уже привыкла?
– Да, пожалуй, привыкла. Хотя все равно, конечно, чужое. Тут же еще – тут же разное все. Идешь через город, с востока на запад – две страны проходишь. Видно же до сих пор. Мы вот сейчас на западе, а у нас на востоке, где мы с Хельмутом живем, – рабочий район, тоже, считай, почти как у нас дома. Только чище. И порядок, конечно, пресловутый. Бюргерского мне на работе хватает, с пассажирами. А тут, если в восточной части, в пивной – все как у нас.
– Не обуржуазилась еще, значит. Я помню, как ты у меня дома тогда на все смотрела – мечтала…
Я вспоминаю этот свой первый приход к ней домой – и пакет с соком, о котором я и правда тогда мечтала. Сок из такого пакета каждое утро у меня теперь есть. Есть хорошее белье, и одежда, и духи, и разные мелочи. Гномов на лужайке вот еще нет – потому что нет лужайки. Но, может быть, когда-нибудь будет, кто знает – Хельмут очень много для этого делает, очень много работает, очень много
– Ну, люди же очень разные, и тут разные, – отвечаю я. – И тут разные. Мой вот сам не очень любит эту буржуазность. Говорит только, что – «с волками жить, по волчьи выть» – он русский знает, в Питере работал. Так что еще придется обуржуазиться. Но у меня вообще все хорошо, все – тьфу-тьфу-тьфу. Вот если бы и у тебя!..
На прощанье я почти силой впихнула ей бумажку с номером домашнего телефона. Заставила пообещать позвонить и прийти в гости, несмотря на ее категорический отказ.
– Дура ты, Соколова, как была дура, так и осталась! Разве можно меня домой приглашать? Вдруг муж придет? Что он о тебе подумает?!
Мои слова о том, что у меня хороший, «правильный» муж, вряд ли ее убедили, но я пригрозила, что буду искать ее на том же углу, когда вернусь из рейса, и побежала на работу, думая о том, как же можно ей все-таки помочь. Если я когда-нибудь стану социальным работником, я и буду помогать людям в таких ситуациях. А Хельмут у меня сам, и без моей подсказки «правильный» – он со своим «комплексом восточного немца» и старорежимным кодексом чести не один раз уже, с тех пор как я его узнала, страшно ругаясь, помогал людям из «восточного блока» – что в Питере, что здесь, в Берлине. Это не считая того, как он помог мне. Определенно с мужем мне повезло. Но как же не повезло Альчук! Ведь именно от этого она меня предостерегала, именно это, по ее словам, могло случиться со мной!
