– Вот здорово! – обрадовалась я. – Такое надо отметить. В Rosenkavalier. Ты же восходишь как звезда! Не плачь.
– Это от радости, – сказала Ирка, сморкаясь в салфетку. – Лещенко не забыл. А я думала он так... тогда.
– Человека можно определить по его способности обещать.
– Это кто? – спросила Ирка.
– Это – Ницше, – сказала я.
Глава 63
А у Леши с Машкой в то же время была своя Австрия. Вместо лыжных трасс Капруна, Кицбюэль, Майрхофена и Санкт-Антона, первоначально задуманных им, – Машка все равно на лыжах могла стоять только на асфальте, – Леша запланировал по два дня на Вену, Зальцбург и озеро Фушль.
Он буквально начинил, набил Машкину душу очарованием и красотой от увиденного, услышанного и прочувствованного в этих восхитительных городах Европы.
Дворцы, соборы, площади, замки, рестораны, клубы, картинные галереи, ночные клубы, бары, варьете и знаменитейшее казино слились в Машкиной памяти в калейдоскоп красок, звуков и ароматов.
Они слушали в Венской опере «Волшебную флейту».
В Государственном музее искусств – не хотели отходить от полотен Брейгеля, Дюрера, Тинторетто, Рубенса, Тьеполо, Веласкеса и Рембранта.
В ночном казино, у стола с рулеткой, – Машку до этого никто не приводил в подобное заведение – Леша рассказал ей про знаменитого актера Шона О’Коннери, который однажды, в трех партиях подряд выиграл более ста тысяч долларов.
– Все три раза он ставил на номер семнадцать, представляешь? – Леша развел руками. – Шанс выпадения одного и того же числа три раза подряд составляет один к 46656. Жуткое везение.
Машка, вдруг похолодев глазами, сказала Леше:
– Поставь на семнадцать. Я сейчас выиграю.
– Сколько будешь ставить? – очень спокойно спросил Леша.
– У тебя тысяча долларов есть?
– Найдется.
– Купи фишку, а поставлю я.
– На семнадцать?
– На семнадцать.
Крупье запустил шарик, и Машка, закаменев лицом, аккуратно положила тысячный кругляшек в задуманный квадрат.
Леша внимательно наблюдал за Астаховой. В нем азарта не было. Он уже давно приучил себя контролировать его, а вот Машка сейчас играла всерьез. Она ждала выигрыш. Она жаждала его. Она отдалась азарту.
Замедлился, обессиливая, рулеточный ход... и шарик со звуком – такой можно услышать только в казино – скатился и лег в помеченную цифрой семнадцать ложбинку-расщелинку.
Машка зажмурилась.
Крупье как ни в чем не бывало придвинул к ней горку из тридцати шести тысячных фишек.
– Забери их, – сказала сквозь зубы Машка, – и пойдем отсюда. Мне плохо.
А еще был Зальцбург.
С Музеем Моцарта.
С туром по городу и предместьями, где когда-то снимался знаменитейший фильм «Звуки музыки».
С неповторимой барочной архитектурой Старого города.
С Кафедральным собором, где когда-то крестили маленького Амадея.
С Getzeidegasse. Улочкой, сплошняком, дверь к двери, из магазинчиков и бутиков.
Свою последнюю ночь в Австрии они привели в одном из самых роскошных отелей Европы, замке пятнадцатого века Schloss Fuschl. Чьи-то руки сложили его из белого камня на самом берегу озера Фушль. И долгое время он служил резиденцией архиепископов. Может быть, от этого замок-отель был как бы пропитан истинным аристократизмом и породистым, корневым благородством.
Ужинали в номере Tower suite. При свечах. В раритетном ампире, одевшись соответственно. Леша – в смокинге от Valentino. Машка в вечернем платье от Giorgio Armani.
Пили черное вино The New Black Wine от Clos Triguedina.
– Оно производится в количестве всего трех тысяч бутылок, – сказал Леша. – А выпить я его хочу за тебя, Мария. Потому что это наш с тобой последний вечер.
Машка замерла. Полным именем ее называла только мама.
– Постарайся дослушать меня до конца. По-моему, я не обидел тебя ничем. До этой минуты. Но, если по правде, то правда обижать не должна. Встань, поднимись, пожалуйста, над так называемой собственностью. Моя жизнь, по ряду причин, не может принадлежать никому, кроме меня. Я – бесперспективен. Потому что ты знаешь, кто я. Прощай и прости мне все сразу. – Леша залпом выпил бокал.
А с Машкой... с Марией... случилась истерика. Но не такая, каких каждый из нас насмотрелся. Не было крика, визга, рыданий и слез, ругани и битья посуды. Не было вырванных волос и драной одежды. Не было лютой ненависти в глазах и сжатых до белизны кулаков. Не сыпались пуговицы и не сжигалась бумага...
Машка медленно встала с кресла и задула свечу перед своим прибором. Медленно подошла к Леше. Он поднялся на встречу. Она взяла его голову своими ладонями и приблизила к своим абсолютно сухим глазам. Поцеловала Лешу в губы, не ощущая холодности. А потом, отстранив Лешино лицо от себя, стала бить по нему ладонями.
Слева!
Справа!
Слева!
Справа!..
Леша стоял недвижно. И не моргая. Только светлая голова его подрагивала от пощечин. Почему-то ему вспомнилось, как его бил по лицу грязный заросший чеченец, когда он случайно, всего на полчаса, оказался в плену под Ведено, нарвавшись на засаду и тут же был освобожден Мишкой со своими ребятами.
Машка вернулась к своему креслу. Подняла свой бокал:
– За тебя, Алексей Беляков. Прощай и прости мне все сразу. Я ненавижу траурных вин... – Она снова подошла к Леше.
«Сейчас, наверное, плеснет мне...» – подумалось ему.
Машка раскрутила темную жидкость в бокале. Принюхалась.
– ...хотя... надо все же попробовать, хотя бы раз... – Она, глядя на Лешу, выпила вино. – Ничего особенного.
Глава 64
В пятницу, как всегда, на «ферму» приехал отец Илларион. Отслужил обедню, исповедал и причастил всех, кто этого хотел, а потом, когда в молельной остались только он и я, я подошла к нему:
– Батюшка, позвольте поговорить с вами.
– С удовольствием, – он осенил меня крестом. – Слушаю, дочь моя.
Я вздохнула. Сколько всего раскрутила вокруг нас с девчонками жизнь... Один только рассказ Астаховой про разрыв с Лешей чего стоил. А душевная смута Ирки? А обездоленность Танькиной души? Да сама-то я что в этом безжалостном мире?..
– Почему, батюшка, наше добро отплачивается недобрым? Почему красота беззащитна? Почему мир наполнен неискренностью и бездушием? Почему, задавая все эти вопросы вслух, человек обречен на безответность?
Отец Илларион, дослушав весь этот выплеск, молча повернулся к образам и опустился на колени.
