Мужчина строго взглянул на директора – тот, видимо, допустил оплошность, упомянув о секретных документах.
«Эти сведения сейчас не представляют особой ценности, – заметил он сухо. – Главное, что вы знали о намерениях Мальдонадо и нам не сообщили».
Меня так и подмывало им возразить, снова ввязаться в спор, но я не стал этого делать. Никакие мои доводы не изменили бы ни их мнения, ни, конечно, уже принятого решения о моей участи. Мне было обидно, что мой директор думает, будто я от него намеренно что-то скрыл.
Тут два раза прозвонил телефон, и мы трое разом взглянули на аппарат. Рохас резко поднял трубку, словно взмахнул битой.
«Да? – сказал он. – Передай ему, что буду через пять минут».
Наша встреча подошла к концу. Что же меня ожидало?
«Официально мы ничего не можем поставить тебе в вину, – начал Рохас безразличным тоном. Мужчина слушал, одобрительно покачивая головой. – Хотя твои с Мальдонадо показания расходятся. Что же касается твоей работы… – в голосе зазвучала торжественность, – то всем хорошо известно, что здесь у нас к служащим предъявляются самые высокие требования, главнейшим из которых является лояльность… – пауза, – а ты, к сожалению, наше доверие утратил».
«Но я же…» – начал было я, однако Рохас меня перебил:
«Здесь не место для обсуждений». – Он посмотрел на часы. Видимо, опаздывал на очередную встречу.
«Что же мне делать?» – пробормотал я.
«Пока можешь отправляться домой. Мы тебя известим о твоем назначении». – Рохас сложил бумаги, сунул их в дорогой кожаный портфель, протянул мне руку и вышел из кабинета. Представительный Хайме, не прощаясь, последовал за ним.
Во мне что-то сломалось, где-то в мире рухнуло наземь большое дерево. Мне уже не ехать в Лондон и вообще никуда не ехать, не видеть красотки секретарши. Уже не быть Кем-то. Впредь мне положено быть Никем. Медленно поднявшись, я потащился к двери.
«Что с вами?» – сказала секретарша, когда я вышел из кабинета.
«Что с тобой?» – спросила меня Бэби, когда четыре часа спустя я приехал на автобусе домой. До того я зашел в какой-то бар и опрокинул стакан адски крепкого рома.
«Мальдонадо взяли за попытку уехать из страны, а он им наговорил, что я был в курсе его планов».
– Что с тобой? – толкнул меня в плечо Франсис и сел рядом под деревом напротив моего бывшего дома.
– Вспомнились Мальдонадо и Рохас, – ответил я Франсису.
«Мальдонадо?! Не может быть. Зачем он это сделал?» – Лицо Бэби выражало полнейшую растерянность.
– Мальдонадо был подонком. Я тебе всегда говорил. – Франсис отер пот с лица.
«Не знаю, – ответил я ей. – Рохас меня уволил».
«Вот сволочь паршивая! – И лицо Бэби исказилось от гнева, а я не поинтересовался, кого она обругала, Рохаса или Мальдонадо. – Но ты сам виноват, надо было проинформировать начальство. Я тебя предупреждала».
– Рохас тоже был подонком. – С дерева на Франсиса упали, кружась, три листочка. – Что с ним потом стало?
Я был не в состоянии отвечать сразу им обоим. Поднялся и изгнал Бэби из головы, как изгнал ее из своей жизни. Хотя, по правде сказать, это она изгнала меня из своей.
– Пойдем пройдемся, – сказал я Франсису.
Мы шли по улочке, по которой спешили на пляж купальщики. Мы в рубашках и брюках диковинно выглядели в толпе людей с одними фиговыми листочками на теле.
– Рохас не подонок, – сказал я.
– Вот как. А кто же он тогда? – И Франсис проводил взглядом двух юных дев в купальниках размером с носовой платок.
– Уже не подонок. Умер в прошлом году от инфаркта. – Я тоже скользнул глазами по аппетитным фигурам девушек. – Рохас был неплохим человеком. Он только исполнил свой долг.
Франсис взглянул на меня.
– О благородный покровитель всех праведных идиотов! Прими в свое лоно еще одну святую невинность!
– Ты смеешься, – сказал я, – а ведь ты не прав. Все мы – он, ты, я – знаем правила игры, в какую играем. Рохас был моим другом, и я был обязан передать ему слова Мальдонадо. Только так и не иначе.
– Хорош друг – вышвырнул тебя на улицу, вытер о тебя ноги. Такого друга на первом столбе повесить.
Мне бы ему возразить, но я не мог произнести ни слова, парализованный своими думами о старом, о новом, мыслями, от которых не мог отделаться. Имел ли я право ненавидеть Рохаса? Да, меня выгнали с работы, но за целый месяц мне полностью выплатили зарплату, а я сидел дома и плевал в потолок. Сидел в четырех стенах и сокрушался о своей судьбе, о том, что в друзьях у меня ходил некий Мальдонадо, которого я угощал и поил тем вечером; о том, что Бэби, к несчастью, его впустила, о том…
По дороге к морю нас чуть не сбила с ног стайка ребят, несшихся на пляж. Девочкам, наверное, было столько же лет, сколько было в то время моим близняшкам.
– Эй, вы! – крикнул нам шофер такси. – Давайте сюда, машина в порядке!
Мы вернулись и отправились дальше в дребезжащей колымаге, готовой развалиться в любой момент. Слева от меня необозримым синим, голубым, зеленоватым полотнищем раскинулось море, над которым кружили чайки. Это было море моей молодости, море счастья, оставшегося за спиной. Где меня носило все эти годы после разлуки с морем? Что я смог сделать и чего не смог? С плеч еще не свалился груз пережитого, а печень еще долго будет помнить о всем выпитом роме, ибо я стал зверски пить, напиваться до потери сознания.
Ты собираешься поехать к своей родственнице в Мадругу. Тебе хотелось бы сообщить об этом Монике, но на телефонные звонки никто не отвечает, а ее квартира заперта. Оставить бы Монике записку, но у тебя с собой нет ручки. «Чтоб твою…» – досадуешь ты и решаешь связаться с Моникой уже из Мадруги.
Не застав Монику, ты идешь повидать двух человек. Свою сестру, которая заболела, и Манолито-Быка. Старая сводня хочет сообщить тебе что-то важное о мексиканце Варгасе, хозяине плантаций перца чили. «Что там такое?! – задаешься ты вопросом. – Может, речь пойдет о приглашении поехать к нему в Мексику? Или он надумал выслать деньги?»
Но, кажется, сводни тоже нет дома, и, прождав ее минут пятнадцать, ты направляешься к своей сестре. Идти к ней не хочется, но, хотя она и псих, все-таки родня.
Сестра лежит в постели, бледная и исхудавшая. Видимо, у нее какое-то серьезное заболевание и вскоре придется отправлять ее в больницу.
– Ты не могла бы сдать кровь для меня? – спрашивает она слабым голосом. – Если я не представлю справку о доноре, меня в больницу не примут.
– Конечно, смогу, – отвечаешь ты.
Придется побыть несколько дней в деревне, а потом утром вернуться, чтобы натощак сдать кровь.
Сестра улыбается и обнимает тебя. Ты ее целуешь, и тебя вдруг охватывает чувство жалости и нежности к больной.
