Она молча трясла головой, прислушиваясь к происходящему внизу, к голосу Ханса, и я понял то, во что не мог поверить. Только теперь понял все до конца.
Нас посадили в разные грузовики: мужчин — в один, женщин — в другой. Родителей Ханса тоже забрали. Я обнял маму. Лиза посмотрела на меня. Ее взгляд — последнее, что я увидел, прежде чем залезть в машину. Маму и папу я встретил в Вестерборке. Лизу я там не нашел».
67
«Через много, много лет, когда у меня появилось время, чтобы все обдумать, я попробовал представить себе, как Ханс — с его утонченными интересами — мог вступить в сговор с лишенным морали монстром, уничтожившим мою семью.
Мои родители так и не вернулись.
Единственное благовидное объяснение, с которым я могу жить и которое время от времени приносит мне дерьмовое, горькое успокоение, — что Ханс чувствовал себя виноватым из-за того, что он сделал с Лизой. И чувство вины вместе с ситуацией, из которой он не видел выхода, привели его к предательству.
Другими словами, внутри него ревнивый мальчишка из семьи, давшей убежище евреям, боролся с юношей, пытавшимся сломать границы собственной морали, с будущим членом нацистской партии… И мы стали жертвами этого мальчишки.
Впрочем, может быть, это слишком благожелательное описание Ханса Феддерса ван Флиита, из-за которого я попал в ад».
68
После войны Сэм отыскал Лизу через Красный Крест и Еврейский фонд взаимопомощи.
Несколько месяцев его посылали из одного учреждения в другое, пока он не получил сведений о ней. Лиза, как и он, выжила. Он мог бы разыскать ее еще в Вестерборке, она тоже была там, хотя и недолго. Потом ее отправили в Равенсбрюк. То, что она вышла оттуда живой, — настоящее чудо, этот лагерь был хуже Терезиенштадта и Освенцима, вместе взятых.
Лиза жила в Израиле. Сэм поехал туда, они провели вместе несколько дней в Хайфе и расстались добрыми друзьями. Первое время они даже переписывались. «Хочется надеяться, — писал Сэм, — что она до сих пор жива».
69
Мой звонок застал Сэма врасплох, но не разбудил его, хотя времени было полтретьего ночи. Он еще не ложился.
— Мне можно звонить в любое время, — говорил он. — Контакт с миром придает сил, делает меня энергичнее и счастливее… (happy — одно из привычных американских словечек, которые проскальзывали в его голландском, сдобренном тяжелым американским акцентом).
— Привет, Макс, ты дома? — отозвался Сэм.
Звук его голоса, подтверждающий факт существования Сэма в реальной жизни, успокоил меня. За то время, что я читал рукопись, Сэм постепенно превратился в мифологическую фигуру. Человек, которого я знал лучше, чем собственного отца, с которым был близко знаком, — вдруг оказался персонажем из мифа. Книга отдалила его от меня, породила во мне gêne и стыд, лишила голоса.
Я так старательно вслушивался в его голос в течение последних десяти часов, что просто не мог представить себе, что он не находился в том же состоянии, что и я.
Первое: книга должна быть издана.
— Я прочел начало. Это потрясающе… — И я рассказал ему, какое сильное впечатление произвела на меня книга.
Сэм смущенно кашлянул. Он неожиданно легко и с удовольствием принял мои лестные слова.
Это продолжалось совсем недолго — очень скоро он начал ставить условия. Его голос изменился: сперва — слабый, но ласковый, он сделался твердым голосом писателя, автора, не желающего публиковать свою книгу.
Я делал вид, что ничего не слышу. Я собирался с силами.
— Сэм, — сказал я. — Я хочу кое-что проверить. Даже если ты не хочешь издавать книгу, позволь мне кое-что узнать и проверить, как мы договорились, — просто чтобы точно знать, для истории. Для тебя самого. Для себя. Разреши мне сделать хотя бы это. Послушай. Ты не знаешь… — тут у меня вдруг пропал голос, мне не хватало воздуха, — ты не знаешь, Лиза… Лиза Штерн… Ты больше ее никогда не встречал, после Хайфы? Она не могла выйти замуж и сменить имя? Ты не знаешь, как мне ее найти?
— Господи, — сказал Сэм, — все-то ты замечаешь. Лиза? Да, я видел ее в Хайфе. Сто лет назад, в сорок седьмом, я полагаю. Когда к ней приезжал. Тогда она не была замужем, поэтому я еще думал, что, может быть… Только ничего не вышло; она изменилась, стала жесткой, невеселой. Все, что было в ней особенного и притягательного, пропало… Понятно, после того, что она пережила… что мы пережили. Она, правда, стала другой. Почему ты хочешь об этом узнать, почему о Лизе?
— Потому что все обстоятельства произошедшего с людьми, которые, может быть, еще живы, должны быть расследованы с особой тщательностью.
— Хорошо, — сказал Сэм неохотно. — Постой-ка, несколько лет… нет, раньше — лет десять или пятнадцать назад она мне написала. Тогда она носила фамилию Манделхаут, или Манделхольц, а может быть — Мандельштам. Письмо должно быть у меня. Очень странное письмо.
— Пожалуйста, Сэм, вспомни! Какая у нее теперь фамилия?
— Я перезвоню тебе завтра. Ты ведь не очень торопишься? Где ты сейчас?
— В аэропорту, — отвечал я смущенно.
— Ты только что приземлился? Что, черт возьми, происходит?
— Ничего. Хотел сразу сказать тебе, как мне нравится рукопись. Вот и все.
— Письмо я, скорее всего, найду. Сабина за эти годы навела у меня потрясающий порядок. Но все бумаги у меня в студии, а я не могу пойти туда прямо сейчас. У нас здесь глубокая ночь!
У меня закружилась голова.
— Сабина? — спросил я.
— Сабина много лет вела всю мою корреспонденцию.
Я должен был срочно прийти в себя: Сэма беспокоило мое молчание.
— Ты что-то узнал о ней?
— Ничего.
Мы замолчали. И тут я понял, что благодаря Сабине мы почти породнились, а исчезновение ее сблизило нас еще больше.
Прошло полминуты, и Сэм сказал:
— Я все еще на могу поверить, что она исчезла. Что я никогда больше ничего о ней не узнаю… невозможно себе представить…
Голос его дрогнул, и я испугался, что он расплачется.
— Эта книга приносит несчастье, — заговорил он снова, преодолевая кашель. — Я не хочу, чтобы ты что-нибудь с ней делал. Всё — прошло и забыто! Довольно! Все ушло, все закончилось!
Он снова закашлялся.
Я хотел успокоить его. Но, снова и снова обдумывая слова, которыми мог бы объяснить свои подозрения, касающиеся истории с Лизой Штерн, так ничего и не посмел сказать. Только:
— Помоги мне, Сэм. Сделай это ради истории. Ты ведь тоже хочешь выяснить все обстоятельства, хочешь тщательно проверить свой рассказ? Это важно и для тебя, правда?
— А для тебя что важно?
— Для меня? Для меня это не важно, мне это просто интересно.
