Миновали две недели, две очень сложные и мучительные недели. Начинал сказываться жестокий голод: я сознательно не принимал пищу, только изредка позволял себе что-то съесть, чтобы не дать физиологическим функциям отказать окончательно. Но ничто не могло избавить от той боли, которую причиняют кости, когда они давят на кожу без малейшей жировой прослойки. Складывалось впечатление, что я обтянут папиросной бумагой, которая вот-вот прорвется. Так хотелось подвинуться хоть чуть-чуть — сил нет! К тому же все это время я не снимал ни рубашку, ни шорты, которые уже превратились в прилипшие к телу отрепья.
Как-то вечером, словно напоминая о себе, я с громким стуком уронил чашку с рисом, засыпав и себя и пол белыми зернами. После чего, по-прежнему лежа, попытался помочиться. Не так-то легко уделать самого себя по доброй воле, однако в конце концов мои старания увенчались большой лужей.
Надо думать, это не прошло мимо внимания дежурного надзирателя, потому что буквально через пару часов появился санитар. Потыкал в меня носком сапога, пощипал в разных местах — и удалился.
Следующим утром меня на носилках доставили в административный корпус. Вновь положили на пол. Рядом возник санитар. Я благоразумно не стал вертеть головой, а строил из себя египетскую мумию в профиль. Звякнуло что-то металлическое, и тут я испытал резкий укол внутри ротовой полости. Что-то острое погружалось в десны — длинная-предлинная игла, протыкающая мне челюсть. Я почувствовал, как она уперлась в кость. Все поле зрения занял никелированный инструмент. Явно шло какое-то обследование, и мне позарез нужно было сохранять полнейшее безразличие. Любая реакция на происходящее свела бы к нулю недели подготовки.
Он вытащил иглу, и вскоре — в точности как прошлый раз — мне на грудь упал мой родной вещмешок, меня опять вытащили на носилках и погрузили в грузовик. Вновь неблизкая дорога вдоль русла Калланга, вновь поворот направо, медленный ход метров на сто, еще один поворот направо. Когда я услышал голос с шотландским акцентом — «Да это ж опять Ломакс!» — и узнал его владельца, Роберта Рида из 5-го полевого артполка куантанского гарнизона, то встреча с самим архангелом Гавриилом не смогла бы обрадовать меня больше. Еще несколько минут — и я вновь среди друзей, в нашем больничном блоке.
* * *
На дворе, как выяснилось, стояло 10 апреля 1945-го.
Бредли и Макалистер по-прежнему были здесь, то же самое относилось и к Биллу Смиту, Алексу Маккею и Джиму Слейтеру. Увы, беспощадный механизм обмена между тюрьмами продолжал работать до самого конца. Несмотря на все предпринятые, мучительные превентивные меры, Макалистера все-таки отослали обратно в Утрам через четыре дня после моего повторного появления в Чанги.
Бон Роджерс, невозмутимый и преданный своему делу врач, верный последователь клятвы Гиппократа, прописал мне травяную диету. Не в том смысле, что я прямо-таки жевал траву, но каждое утро послушно выпивал как минимум пол-литра зеленого «супа». Тошнотворная гадость, однако, как и все прочие избранные, я проглатывал, что давали.
А еще мне устроили банный день. Во дворе стола обыкновенная ванна, горячую воду для которой таскал специально выделенный дежурный. Ему велели помочь мне избавиться от настоящей грязевой корки, которую я вновь притащил из Утрама.
Я вернулся к привычному распорядку ББ2, чтению книг и болтовне. Иногда по вечерам нас навещали австралийцы Расселл Бреддон и Сидни Пиддингтон. Они ставили телепатические опыты и приглашали добровольцев. Становилось как-то не по себе, когда в полутьме тюремного блока, на твоих же глазах пытаются угадать, что лежит в кармане арестанта, или имя чьей-то жены; в общем, взывают к невидимым энергиям, которые столь же загадочны, как и радиоволны в пору моего детства. Наверное, мы были до нелепости доверчивы, но знаете, это казалось настоящим волшебством — в те заключительные месяцы войны, при нарастающем напряжении, когда все ждали, что японская верхушка вот-вот объявит о последней, отчаянной, варварской битве.
Бон Роджерс сообщил, что фашистские армии в Европе почти полностью уничтожены, что Берлин берут приступом и с востока, и с запада. Но по переполненным баракам Чанги активно ходили слухи о каких-то рвах, копавшихся неподалеку, о лихорадочной подготовке к массовым убийствам. Когда мы услыхали, что 3 мая наши взяли Рангун, восторг был отравлен страхом. Теперь уж точно японцы начнут мстить.
И тут, словно моя старательно разыгрываемая роль симулянта что-то сдвинула в заведенном порядке вещей, судьба вдруг наградила меня самой настоящей травмой, которая, может статься, и спасла от очередного возвращения в Утрам.
Дело в том, что соль мы добывали одним-единственным способом: выпаривали ее из морской воды. Каждый день на побережье направляли рабочую команду, которая заполняла старые бочки из-под ГСМ, а по возвращении в лагерь эта вода распределялась по баракам. Однажды — видно, солдатская мудрость так и не пошла мне впрок — я вызвался добровольцем следить за процессом выпаривания. Дали мне армейский котелок и самодельную электроплитку из согнутого полукольцом нагревательного элемента, который подключали к электросети. Я периодически подливал морскую воду, и наконец мой котелок был уже на три четверти заполнен полужидкой солью.
Сидя на койке, я помешивал кипевшую рапу и невзначай задел длинную ручку котелка. Он и опрокинулся мне аккурат на правое колено. Соленая бурлящая масса потекла по ноге, снимая кожу. Боль охватила такая, что я на время утратил связь с действительностью. Помнится только, что Джим Бредли осторожно смыл соль теплой водой и что санитар сделал укол морфия, а потом я уже плавал в облаках. Прошло немало времени, прежде чем с ошпаренной ноги сняли повязку.
Одним ранним августовским вечером Бон собрал нас в кружок и сообщил невероятное известие, за правдивость которого он не ручался: против Японии якобы применили бомбу совершенно нового типа, что с лица земли стерт город под названием Хиросима, что это чудо-оружие было тайно разработано союзниками и что ходят слухи о скорой капитуляции. Мы боялись этому поверить. Неоправданный оптимизм был в большой моде к концу 1945-го в Чанги.
Японцы даже сейчас продолжали приходить со своими медицинскими освидетельствованиями. Девятого августа восьмерых человек посчитали достаточно здоровыми, чтобы вернуть их в Утрамскую тюрьму. Тем же вечером очередная подпольная радиосводка сообщила о повторном применении бомбы поистине космической мощи и о новом уничтоженном городе. Ах да, забыл сказать: меня обошли стороной при отборе.
Спустя шесть дней Япония капитулировала. Еще через четыре дня врата ада распахнулись, и все пленные из Утрама — вернее, все уцелевшие — были перевезены к нам в Чанги. Пара человек из их числа все же скончались через несколько часов после прибытия. Проведя в Утраме двадцать два месяца без передышки, Фред Смит тем не менее выжил; его невероятная выносливость одержала верх над чудовищным истощением, воля казалась по-прежнему несгибаемой. Впрочем, в то время каждый из нас старался держаться молодцом, чтобы поддерживать друг друга морально, и лишь много позже стала сказываться та цена, которую пришлось за это заплатить.
