Проснулись все отчего-то рано. Весь грот усеян телами людей, не пожелавших или не нашедших в себе сил после «Рояла» и «молока» разойтись по пещерам. Во время утреннего чая в воздухе материализовалась мысль, что желающие могут перебраться ко мне в Рингушник. Я, конечно, провел некий отбор, потому что вообще всех вместить не может даже мой огромный грот, да и многих людей я попросту не знаю. Оставил человек десять.
А вообще народ разъезжается. Собралась наконец-то Львенок, Рома Муха срывается... Я подумал: пока останусь, дождусь орехов, пособираю еще травок. Отправлю домой и, может, покатаюсь еще по городам и весям. В Днепропетровск можно сгонять, в Харьков. Ольга Авдеева сказала, что Светка Семь Сорок обиделась, конечно, что я сбежал, но все равно ждет меня в гости. В Киеве ждут, уверен, в Виннице... Надо придумать, что делать дальше. Можно перезимовать на Мангупе, ставшем моим домом, можно попробовать менее экстремальные условия вроде Киева. Надо начинать над этим думать, медленно, спокойно.
Неприятность: вчера ночью, с «молока» и в темноте, кто-то принял за ветку и кинул в костер мой нож. Ручка сгорела, лезвие закоптилось. Хрен с ним, обычный столовый нож, в общем-то. Но жалко.
Вечером выползли-таки наверх, отнес архиолухам ведро. Хорошо, что на раскопе уже никого не было, неудобно все же. Встретили опоздавших на бёздник Эйч, Монаха и кучу всяческого народа, которые приехали поздравить, но банально не нашли мой грот. Конечно, ведь открытым он стал лишь совсем недавно.
Пошли гулять на мыс Сосновый. Там встретили Львенка со Сладкоежкой, травы девчонки собирали.
По возвращении в грот обнаружилось, что у меня новый постоялец. Скрипа сказал, что он ему разрешил у меня остановиться. Я орать начал — мол, грот не резиновый, какого черта Скрипа распоряжается здесь, а оказалось, этот человек тут уже лежит, в темноте. Неудобно получилось. Но когда я его узнал — это оказался Командир, тот самый, с которым мы в Гатчине весной зависали, — от сердца отлегло. Скрипе было строго поставлено на вид, и мы раскурили трубку мира. Злой я какой-то, это от голода, наверное. На завтра остался только горох. И всё.
26 августа, среда
Ночью на меня кто-то залез. Сел на ноги и издал звук. Я проснулся и заорал спросонья. Щелкнул фонариком и на одеяле обнаружил зайчонка. Сидит, дрожит, щеки раздувает. Я руку поднес, он ткнулся холодным носом и пискнул.
Народ от крика проснулся.
— Ринго, ты чего орешь?
— У меня заяц тут.
— У тебя не заяц, а белка. Белая горячка.
Зайчонок дрожал, но не уходил. Я аккуратно его погладил. В кустах раздался шорох — вероятно, тот, кто напугал зайчика, стойко дожидался его возвращения.
Я покидал в заросли камни, чтоб наверняка спугнуть преследователя.
— Может, сожрать его? — проявил инициативу Доброволец.
Не скажу, что эта мысль не пришла мне в голову. Более того, она пришла мне в голову, едва я увидел зайца, сидящего у меня на одеяле.
— Не, жалко его. Он же к нам за помощью пришел, а мы его в котел. Некрасиво.
— Зато вкусно, — хохотнул Костик.
— Его все равно никто убить не сможет. Мы же хиппи, а не звери какие-нибудь!
— Мы все должны быть детьми, — во сне пробурчал Скрипа.
— Вот именно. — Я даже обрадовался появлению союзника. — И вообще, это мой заяц, оставьте его в покое!
Постепенно все заснули. Заяц, ручной, как котенок, пыхтел у меня под мышкой.
Когда рассвело и заорали дрозды, его уже не было.
Утром, поедая с аппетитом гороховую кашу, хиппи с некоторым сожалением корили себя за излишнюю мягкость. Гороха на всех оказалось очень мало, никто не наелся. Надо что-то делать, искать продукты.
Но на Мангупе кто ищет, тот всегда найдет! На плато я наткнулся на московских девчонок, с которыми в Симеизе познакомился, Ленку Фадееву и Ольгу Балабанову. Они только что пришли, хавчика полно. Сварили суп, поели с хлебом и чесноком. Повалялись, покурили.
Ринго, а где здесь Сердце Мангупа, покажешь?
— Недалеко, а зачем вам?
«Сердцем Мангупа» романтично настроенные туристы называют длинную, уходящую в глубь горы карстовую пещеру на южном склоне. Несколько шагов идешь нагнувшись, потом на коленях. И наконец ползешь. Метров через пятьдесят холода, сырости и клаустрофобии, при условии, что свернул в правильное ответвление, можно доползти до конца. И увидеть крошечную пещеру с остатками сталактитов и сталагмитов, прозрачными паучками и огарками свечей. Те, кто проделал этот путь, больше никогда не зовут эту пещеру «Сердцем». Иначе как «Жопа Мангупа» в разговоре этих людей она не фигурирует.
Объяснив все это жаждущим приключений девчонкам и добавив, что вылезут они грязные и замерзшие, я всячески отсоветовал лезть туда. И с чувством выполненного долга отправился гулять.
Вечером ни Ленку, ни Ольгу я не нашел, хотя так хотелось поболтать.
27 августа, четверг
Сварганил Добровольцу на день рождения фенечку из чехла от ножа моего сгоревшего, тут же и подарил, заранее. Потом отправились на Женский родник стираться. Андрюха стирал свое, а я ждал очереди и засмотрелся на воду. Про мангушскую воду рассказывают удивительные вещи. Говорят, вытекает вода из подземного озера, что в подземном городе. В Женском роднике, где-то в толще скал, древние монахи установили серебряные трубы. Вода, проходя сквозь серебро, становится святой, лечит раны, душевные и физические. Поэтому вода из Женского лучше, чем вода из Мужского и остальных девяти мангупских родников. Не знаю, моя из Кабаньего, на вкус мне даже больше нравится. А насчет ран, по крайней мере физических, про воду правду говорят — заживает быстро, как на собаке.
В итоге так я и не постирался, решил вечером прокипятить белье на костре.
Аскнули у туристов на тропе хавки, на суп хватит. Орехи пощелкали; почти поспели, хотя зеленых еще много.
Пошел в Сторожевую к Ольге за книжкой и перепугался — в пещере пусто! Ни Ольги с вещами, ни моего третьего тома «Властелина колец»! Зашел к Коле в Графскую, а она там — переехала. Значит, роман все-таки сложился, хорошо. Еще из новостей — от Ублюдка Энди ушла Труба. Ублюдок психанул и уехал в Бахчисарай; думается, что не вернется. Ну и слава богу.
Поискал москвичек. Нигде не было, никто не видел. Неужели ушли, не попрощавшись? Нет, точно что-то здесь не так...
В разгар поисков пришла Сладкоежка.
— А у Жопы Мангупа вещи чьи-то лежали, — пропела она. — Забыл, наверное, кто-то.
