Звонит телефон. Это ее муж, и первым делом она сообщает ему, какая работа его ожидает. Голос у него слабый, и на заднем плане она слышит людские голоса.
— Ты что, смотришь телевизор? — спрашивает она удивленно.
— Я в больнице, — сообщает ей Ашок.
— А что случилось? — спрашивает она, выключая поющий чайник. Грудь у нее сжимает неприятным предчувствием беды: может быть, он опять попал в аварию?
— Знаешь, живот болит с утра. — Ашок рассказывает Лшиме, что, наверное, съел чего-то вчера. Его пригласил в гости коллега по работе, тоже бенгалец, который недавно переехал в Кливленд со своей молодой женой. Он преподает в университете, а жене, если честно, не мешало бы поучиться готовить. Ее бирьяни из курицы оставляло желать лучшего, мягко говоря.
Ашима с облегчением вздыхает, хорошо, что ничего серьезного.
— Так выпей алка-зельцер!
— Да я пил, не помогает. Пришлось даже вызвать неотложку, сегодня все поликлиники закрыты.
— Ты слишком много работаешь, а возраст уже не тот. Надеюсь, еще не заработал себе язву, — говорит она.
— Надеюсь, что нет.
— А кто тебя отвез в больницу?
— Да никто. Я сам приехал. Говорю тебе, все не так уж страшно.
Ашима чувствует волну нежности и сочувствия к своему супругу, которому пришлось ехать в больницу в одиночестве. Внезапно она вспоминает, что, когда они только переехали на Пембертон-роуд и она чувствовала себя одинокой и несчастной, муж иногда удивлял ее и приходил домой в середине дня. Тогда они вместе готовили и ели нормальный бенгальский обед, а не дурацкие сандвичи, варили рис, разогревали вчерашний дал, сидели вместе за столом на кухне, беседовали, довольные, сытые.
— А что говорят доктора? — спрашивает она Ашока.
— Да вот я как раз сейчас и жду доктора. Довольно долго уже жду. Пожалуйста, сделай для меня одну вещь.
— Какую?
— Позвони доктору Сандлеру завтра, запиши меня на прием в следующую субботу. Мне все равно пора ему показаться.
— Хорошо.
— Не волнуйся, мне уже лучше. Позвоню, когда приеду домой.
— Хорошо.
Ашима кладет трубку на рычаг, готовит себе чай, возвращается за стол. Она пишет на бумажке «позвонить доктору Сандлеру», прислоняет ее к солонке, чтобы не забыть. Она делает глоток чая, морщится — чай пахнет жидкостью для мытья посуды, опять посудомоечная машина плохо полощет. В следующий раз надо прополоскать чашки отдельно. Ашима решает было позвонить Соне и Гоголю, сказать, что их отец в больнице, но сразу же передумывает: в конце концов, Ашок сам добрался до больницы, и поехал-то он туда на всякий случай, а не по острой необходимости. И голос у него был, конечно, усталый, но не слишком измученный.
Поэтому Ашима возвращается к начатому делу. Она пишет поздравления красивым почерком, внизу подписывает их фамилию, а потом имена, сначала имя мужа, которое она ни разу не произнесла в его присутствии, потом свое, потом имена детей, Гоголя и Сони. Она никогда не пишет «Никхил», хотя знает, что сыну это пришлось бы по душе. Но это не в их традициях. Родители не называют своих детей официальными именами. Официальные имена — для использования в официальной обстановке. Подумав, Ашима решает послать открытки каждому из членов своей семьи: мужу в Кливленд, Гоголю в Нью-Йорк, еще одну она пошлет на адрес Максин. Хотя она была вежлива с Максин, она внутренне содрогается при мысли, что эта девица может стать ее невесткой. У нее же нет никакого представления о приличиях! Она называла ее «Ашима» и ее мужа «Ашок», а недавно Ашима узнала, что ее сын, оказывается, проводит с ней ночи и к тому же живет под одной крышей с ее родителями. Какой позор — об этом она не сможет рассказать никому из своих бенгальских друзей. Однажды она набрала номер телефона, который ей дал Гоголь, ответила женщина, наверное мать этой Максин, и Ашима повесила трубку, так ничего и не сказав. Конечно, девица не из самой плохой семьи, это ей говорила и Соня, и подруги на работе, идеальная невестка во всех отношениях. Что же, она все равно ничего не сможет изменить. Ашима берет другой конверт, пишет на нем адрес Сони, а открытку адресует двум подружкам, с которыми дочь снимает квартиру. Скоро Новый год, наконец-то она повидает детей, вся семья соберется вместе. Она опять с обидой вспоминает, что дети не приехали навестить их на День благодарения — Соня отговорилась тем, что из Лос-Анджелеса слишком далеко лететь, а Гоголь работой, от которой ему якобы не отвлечься. Впрочем, на свою-то подружку у него хватило времени, с ней-то он сумел отпраздновать как следует! Ладно, грех жаловаться, на работе ее все убеждают, что это нормально, когда дети вырастают и перестают навещать родителей даже по праздникам. Ей же, насильно оторванной от семьи, их никогда не понять. Но она не спорит с ними, она уже научилась все переносить молча. В результате День благодарения они отметили вдвоем с Ашоком, и даже не стали покупать индейку — все равно не осилить. «С любовью, ма», — подписывает она открытки, адресованные детям. Открытку Ашоку она подписывает просто «Ашима». Она перелистывает две страницы, целиком исписанные адресами Гоголя и Сони. Сколько квартир они уже сменили? На свою голову она родила и воспитала бродяг. Она единственная в семье сейчас, кто помнит и хранит эти названия и цифры, она их все помнит наизусть, хотя дети уже давно забыли, что они жили по этим адресам. Она думает о квартирах, тесных, темных и душных, которые ее Гоголь снимал, начиная с комнаты в Нью-Хейвене и кончая этой ужасной квартиркой в Нью-Йорке. Там так грохочут грузовики, что друг друга не слышно, все стены в трещинах, батареи облупились! А Соня? Не лучше его, переезжает с места на место каждый год начиная с восемнадцати лет. Ашима вспоминает квартиру мужа в Кливленде, — она помогла ему устроиться там, купила дешевые тарелки и чашки, постельное белье, занавески из тюля. И большой мешок риса. Сама Ашима в своей жизни сменила только пять домов — она начинает загибать пальцы: сначала она жила в родительской квартире в Калькутте. Затем была их первая американская квартира, которую они снимали у семейства Монтгомери, так, еще они останавливались на месяц в доме мужа, какое-то время жили в квартире на территории кампуса, а уж потом переехали сюда, на Пембертон-роуд. Пять домов — одна жизнь. Целая жизнь в одном кулаке.
Время от времени Ашима бросает взгляд в окно — небо постепенно меняет цвет, становится лиловым, и на нем яркими полосами выступают два розовых облака. Она переводит взгляд на висящий на стене телефон, ждет, что муж позвонит. Как неприятно зависеть от телефона! Она уже начинает волноваться. Нет, она непременно подарит мужу на Рождество мобильный телефон. Решено! Успокоившись, Ашима продолжает работать, хотя рука у нее уже устала. Она не зажигает свет, не кипятит себе чай, хочет сначала поговорить с мужем. Вдруг телефон разражается неистовым треньканьем. Ашима хватает трубку, но это просто какой-то несчастный продавец, рекламирующий свои товары. Неуверенный голос спрашивает, не может ли миссис… ээээ…
— Гангули! — резко произносит Ашима и вешает трубку.
