В камине плещется пламя, но мне холодно. Я абсолютно голый, как очищенная креветка, и беззащитный перед этими призраками.
Я пробую приподняться, но не тут-то было. Как будто кто-то пристегнул мои запястья браслетами к подлокотникам. Я пытаюсь высвободиться. Впустую. Странное дело: мысли в голове словно бы зависают и останавливаются. Так иногда бывало по гашику, когда мысль остается как будто в стороне, и ты можешь ее рассматривать издали, поворачивать и так и эдак. Но никогда еще не было, чтобы мысль становилась тяжелой как железобетонная балка. Чтоб она нависала над тобой и медленно, медленно опускалась.
«Вот ты и попал», — говорит эта мысль.
— Ты уже здесь, Тёмсон? — окликает меня кто-то. — Я знала, что мы увидимся.
— Таня?
Огонь снова вспыхивает в камине. Девушка — коротко стриженая, в джинсах и жакете — стоит посреди комнаты, положив руку на сумочку, как на кобуру «кольта». Я вижу ее силуэт на фоне пламени.
— Ну да. Это я, — отзывается Таня.
— Танька… слава богу. Ты всегда приходишь вовремя.
— Я так скучала, — говорит она. — И по тебе, и по Маринке.
Таня смотрит сквозь меня и загадочно улыбается.
— Скоро мы снова будем вместе. Я не буду ревновать, Артем. Здесь вообще не бывает ни ревности, ни обиды. Только бесконечная радость. Это настолько прекрасно, ты не поверишь.
— Перестань, — шепчу я.
— Да ладно. Решайся, Тёмсон. Реши уже хоть что-нибудь сам! Никто больше тебе не поможет.
Майор качает головой:
— Ты же видишь, Артем. Люди здесь становятся другими.
Липкий и медленный ужас ползет откуда-то снизу. Я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Напрягаю мышцы груди и вижу, как дрожь пробегает по всему телу: от холода? Мне больно, и эта боль локализуется везде одновременно.
Что со мной?
— Смотри-ка, он до сих пор не понимает, — говорит кто-то хрипло. — С ним, может, самое важное в жизни происходит, а он не догоняет. Так и помрет, как лох.
— Сдохни, сволочь, сдохни, сдохни, сдохни, — гнусаво бормочет Толик и вдруг заливается слезами. Сквозь слезы он ругается какими-то небывалыми, грязными словами, захлебывается и плюется.
«Бесы, — понимаю я. — Вот они, бесы внутри».
— Да, так оно и бывает, — говорит майор. — Следствие подходит к концу. Боюсь, дела твои плохи. А ты что скажешь?
— Я не виноват. Я хочу жить. Отпустите меня.
— Отпустить?
С шипением вспыхивает спичка. Майор на секунду выходит из тени.
— Гм. Так просто отпускать не положено.
Он затягивается сигаретой. Будто размышляет.
— Есть один выход, — говорит он наконец. — Левый. Неофициальный. Мы же в России умираем, не где-нибудь…
Интересно, о чем это он? Я прислушиваюсь к себе: кажется, мое сердце стучит все реже. Это довольно необычное ощущение.
Хриплый, жирный голос снова всплывает в моей голове:
— Расслабься, доктор. Получишь удовольствие. И пентхаус будет за нами. Зря, что ли, я его на тебя перевел? Ты думаешь, тебе за просто так это счастье досталось?
Зачем здесь Георгий, думаю я. А потом понимаю, зачем.
— Ты что, все еще не понял? — шепчет Жорик. — Никуда ты от меня не уйдешь. Мы с тобой одинаковые. Ты меня ненавидишь, потому что я — это ты и есть. Каким ты сам всегда хотел стать. И не ври мне, что это не так.
Сердце пропускает один удар. Потом еще один.
— Не надо, — говорю я. — Никогда я не хотел быть тобой. Ты вонючий ублюдок.
— Нет, малыш. Ситуация сложнее. Ты еще не догадался?
Мне не ответить. Мне даже не вздохнуть. Я прикован к этому креслу. Все, что он может мне сказать, я знаю и сам. Он — это я. Именно за это я его и ненавижу.
— Ну и ладно, — усмехается Жорик. — Любви по ходу и не требуется. Ну что, ключ на старт… что в таких случаях говорят космонавты?
— От винта, — говорю я. — Твоя ракета без виагры не летает.
Он вздрагивает. Жирные пальцы сжимаются в кулак. Внезапно я понимаю, что свободен. Глотаю воздух. Извиваясь ужом, сползаю на пол.
— Куда? — кричит Жорик. — Куда?
В камине пылают поленья. Где-то на полу был флакон для розжига, вспоминаю я.
— Хрен ты меня возьмешь, — бормочу я, сжав баллончик в кулаке, словно оружие. Вдавливаю кнопку. Струя вылетает с шипением. Тут мне приходит в голову одна мысль: развернувшись, я черчу вокруг себя широкий круг. На излете струя скользит в камин, и жидкость вспыхивает вся разом.
Огненный обруч окружает меня. Мгновенно становится жарко и почему-то весело. Я смеюсь, но тут же начинаю кашлять от дыма. Ковер шипит и ежится: «веч-ч-ч-ность», — слышится мне. Искры рассыпаются по всей комнате. Я подбрасываю флакон под потолок, и брызги вспыхивают на лету. Это красиво. Жаль, что повторить фейерверк не получится: горит уже во многих местах.
«Пропал пентхаус», — успеваю я подумать, как вдруг под потолком что-то трещит, и сразу из нескольких отверстий на меня сыплется белый порошок. Он обжигает, как снег. Зеленоватое пламя стелется по полу, превращаясь в мерзкий вонючий дым, как на дискотеке 80-х, — и гаснет.
Снова облом, понимаю я. Определенно, ни одно дело в этой жизни я не могу довести до конца.
Что-то свистело и брызгалось вокруг, снега становилось все больше, и тогда я рухнул на пол и закрыл лицо руками — и наконец-то проснулся на мохнатом ковре в спальне. Закутанный в одеяло, как гусеница-листовертка.
* * *
За окном сияло солнце. Солнце облизывало меня, лежащего. Телевизионная панель транслировала «евроньюс» без звука. Оглядевшись, я заметил еще кое-что. Пустые упаковки от таблеток на полу.
Ага, подумал я.
На секунду мне почудился запах гари. Я принюхался: ерунда, показалось.
Стекла расползлись в стороны, и в комнату ворвался утренний ветер. Поднявшись на ноги, я вышел на крышу. Абсолютно голый. Я положил руки на перила (металл оказался прохладным). Прижался теснее. Это было приятно.
Далеко внизу разноцветные жуки расползались со стоянки. По реке плыл трамвайчик. За его кормой синяя ткань воды расходилась в стороны, будто кто-то расстегивал молнию на джинсах.
Может, я все еще сплю? — подумал я. И вот так, во сне, сомнамбулически хожу по крыше? Или мне снится и эта крыша, и то, что я сплю? К черту, — решил я. К черту.
Там, в спальне, уже давно пиликал телефон. Я вернулся. Недоуменно огляделся. Телефон пел все громче.
Трубка отыскалась под кроватью. Улыбнувшись, я нажал кнопку.
— Привет, — сказала Маринка.
— Я тебе звонила ночью, — сказала Маринка. — А ты не подходишь. Я начала беспокоиться.
