Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
«Одностороннее знакомство, — звучал у меня в мозгу его голос. — Странно, у меня такое впервые», — подумал я. И вдруг понял, как же я ошибаюсь.
«Нет, Темыч, совсем не впервые. У тебя ведь тысячи таких знакомств. Ровно столько, сколько продано твоих книг. Те, кто прочитал их, купленные или скаченные на халяву в Интернете, по сути, очень неплохо тебя знают. Куда лучше, чем многие приятели, не читавшие твоей писанины».
И это крайне необычное знакомство нарушает все правила межчеловеческих отношений. Посудите сами. Во-первых, в подавляющем большинстве случаев я совсем ничего о них не знаю, полный ноль информации. Да и они, с точки зрения общепринятого представления о знакомстве, знают обо мне совсем не много. Имя, но не фамилию, ведь Ульянов — это мой псевдоним. И внешность, ведь на задней обложке есть моя фотка. Правда, мелкая, а потому при встрече они вряд ли поймут, что перед ними автор. Что еще? Возможно, самую общую информацию об Ульянове, но только как о писателе. И если особо интересовались — о моей профессии похоронного санитара, помимо писательского труда.
Но! Есть в этих странных отношениях и третий, важнейший аспект. Минуя разные поверхностные моменты, читатели знакомы с такими фундаментальными чертами моей личности, которые открываются очень близким людям. И то не сразу, а спустя годы взаимного душевного проникновения. За пухлой стопкой страниц, втиснутых в твердый переплет, перед ними возникает много такого, что относится к тонким материям души. И это неизмеримо важнее, чем бытовые пристрастия и факты биографии. Отдавая роману истинного себя, автор обнажает все то, что каждый из нас носит глубоко в душе. Все то, что делает меня таким, какой я есть на самом деле.
Не то чтобы я не понимал этого раньше. Штука, в общем-то, очевидная. Но тогда, сидя на пустом подкате в зоне выдач, вдруг как-то глубоко прочувствовал этот факт. И даже представил себе случайную встречу кого-нибудь из моих старинных останкинских дружков, пока не добравшегося до «Останкино. Зона проклятых», и незнакомого мне читателя, недавно перелистнувшего финальную страницу этого романа. Если вдруг речь случайно зайдет о книге, друг обязательно скажет что-нибудь вроде: «Да я этого Ульянова с самого детства знаю». Он, мол, живет на Аргуновке, с женой Олей, а матушка его — в двух дворах, на той же улице, бульдог у него, Маруська. И много еще чего. «И это все? — удивится читатель. — Надо же, а я вот знаю про него гораздо больше».
Через какое-то время Ахром выглянул из приоткрытой двери траурного зала, тем самым подав сигнал, что прощание закончено и нам пора выносить гроб. Выбравшись из задумчивой пелены размышлений, я гаркнул в глубину отделения: «Парни, вынос!» И направился в зал, до которого были считанные метры.
«Аня. я ее знаю, судя по всему. и она хоронит маму. Хоронит маму!!!» Эта неожиданная мысль настолько резко обожгла меня, что я невольно притормозил у самых дверей. Они отделяли меня от похорон, которые отчасти стали и моими тоже. Вдруг понял, что не готов встретиться с этой Аней у гроба матери, которую вскрывал буквально вчера. Она оплакивает ее, а я. Я держал в руках ее головной мозг, извлеченный из распиленной черепной коробки. Мне стало не по себе. Циничный профессионализм, день за днем защищавший нас от отравления чужим горем, на этот раз спасовал, оставшись где-то за спиной. «Что же я ей скажу?
Что? — колотилось мое сознание. — Может, сделать вид, что не узнал ее? Вдруг и она меня не узнает?» — малодушно подумал я. И сразу же признался себе, что не способен на такое. Торопливые шаги моих напарников по выносу Старостина и агента Лешки неотвратимо приближались. И открытая дверь траурного зала казалась мне в те долгие мучительные секунды мистическим Рубиконом, что вот-вот превратит рутинный рабочий эпизод в нежданное испытание. Глубоко вдохнув, я на мгновение закрыл глаза, выдохнул и сделал решительный шаг вперед.
Странно, но я сразу узнал Аню среди многочисленной родни, стоявшей у гроба. И большие черные очки в пол-лица, под которыми она прятала заплаканные глаза, не смогли помешать памяти. Мы познакомились очень давно, в начале девяностых, когда я только начинал свой похоронный путь в морге четвертой клиники. Она работала медсестрой в отделении реанимации и была веселой, яркой и жизнерадостной девушкой, как и многие ее коллеги. Мы общались скорее по случаю, чаще всего печальному, когда приходилось забирать тех, кого уже не могли спасти отчаянные усилия реаниматологов. А потому фамилии я ее никогда и не знал. Когда она уволилась из клиники, мы, естественно, потерялись на несколько лет, чтобы потом неожиданно встретиться на школьном дворе в Останкине, где мы с пацанами частенько попивали пиво погожими летними вечерами. И снова упустили друг друга из вида, теперь уже на долгие годы. И вот — новая встреча, спустя без малого пятнадцать лет.
Я понял, что и она узнала меня, лишь глянув на заходящих в зал санитаров. Аня двинулась мне навстречу, а я пошел к ней.
— Анечка, здравствуй, — неловко сказал я.
— Привет, Темка, привет, — ответила она слегка осипшим от нервов голосом. — Вот, мама от нас ушла, — сказала Аня. Было понятно, что она боится произнести «умерла», чтобы не расплакаться. И правильно. Ведь ушедший человек — не мертвец. Для родных он жив какой-то другой жизнью, отражаясь в опустевших днях эхом воспоминаний.
— Ты держись, Анечка, держись. Семья, друзья — все с тобой. Они тебе помогут, а ты им помогай, — искренне пытался успокоить я ее, не подбирая слов. Мы неуклюже обнялись, на секунду замерев под удивленными взглядами всех, кто был в зале. Она сдавленно прерывисто вздохнула, и я почти физически ощутил вибрации горя, от которых предательски отяжелели веки, наполняя глаза сочувственной влагой.
— Ладно, я постараюсь, — прошептала она, когда мы оторвались друг от друга. Две полновесные слезинки выскочили из-под солнцезащитных очков, резво пробежав по ее щекам и сорвавшись вниз. — Жаль, что вот так встретились.
— Будь умничкой, Аня, будь умничкой, — только и смог сказать я, сам с трудом сдерживая слезы.
— Ну, давайте выносить, — как можно тверже сказала она, стараясь взять себя в руки. — А то уже время, до кладбища далеко.
Когда я взял в руки крышку гроба, заметил, что и напарники мои тоже изменились в лице. Обычное деловито-сосредоточенное выражение уступило тихому сочувствию. Как-то особенно медленно и аккуратно закрыв гроб крышкой, мы встали по сторонам от него, подхватили на руки и двинулись к распахнутым дверям траурного зала, напротив которых ждал катафалк.
Потом я понял, что гроб был тяжелым. Но в тот момент, когда держал на руках Анину маму, совсем не почувствовал этого. Как не чувствуют вкус поминальной водки, какой бы жгучей и грубой она ни была.
Тихонько заворчав ожившим дизелем, микроавтобус тронулся и пропал за воротами, унося в последний путь Анину маму. А вместе с ней и крохотную незримую частичку меня, что я отдал ее дочери. Такая невесомая, она сольется с потоками сочувствия Аниных близких. И тогда, даст Бог, немного поможет ей. А значит, я должен был появиться именно в этот момент Аниной жизни.
Тогда я не мог знать, что эта неожиданная история станет лишь отдаленным прологом затаившегося горя, которое совсем скоро схватит меня за горло, обрушив на опытного Харона собственные похороны. Они разом превратят его в безутешного близкого, санитара, могильщика и священника, навсегда оставив в душе глубокий багряный рубец. Скоро, совсем скоро каждодневная рутина чужих смертей, такая смирная и ручная, рывком повернется к нему, хищно оскалившись невыносимой личной потерей. И будет взахлеб жрать санитара Антонова, заставляя лить слезы, не пролитые над теми, кто отправился в последний путь из его татуированных натруженных рук.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
