– Я верю, ты будешь счастлива.
– Как жаль, что ты уезжаешь! – вздохнула Хафиза. – У меня никогда не будет такой подруги, как ты!
– У меня тоже. Но мне надо ехать.
Сборы в дорогу получились короткими – вещей у Златы набралось совсем мало. И вот поезд навсегда увозит ее из Дамаска – нет, из Димашка, упрямо повторяла Злата. Этот город, как она и думала, открыл в ней нечто новое, а именно – любовь – и показал ей Бога, что суть одно и то же. Но теперь надо расставаться навсегда. И Бог, и любовь – они везде, но как же больно, что тот, кого любишь, так и не пришел, так и не сказал ни единого слова.
Глава 27
Стояла невыносимая духота, и даже распахнутые окна не приносили желанного облегчения. Хорошо бы с гор пришла гроза, страшная и тяжелая, которая вымотала бы душу и вместе с тем освежила, очистила, дала новый поворот мыслям.
Амир метался по комнате, как лев по клетке в зверинце Бен-Фарида. Податься некуда! Молодой человек знал, что должен принять решение, но каким же нелегким оно представлялось, с какой кровью приходится его принимать!
Что такое вера, если Бог один? Что такое расстояния для тех, кто любит? Ничто, надуманные препятствия, которые можно преодолеть. Можно ли? Амир Бен-Нижад был сильным человеком, и он умел принимать решения, когда требовалось. Но как воспримет его решение отец, что скажет? Понятно одно: жить без Златы дальше совершенно невозможно.
Амир решительно распахнул дверь и вышел, прошел коридорами, не обращая внимания на кланявшихся слуг, и остановился перед дверью библиотеки. Он знал, что увидит сейчас: библиотеку, залитую солнечным светом, и отца, склонившегося над книгой. После смерти брата Джибраил много времени проводил в библиотеке, будто пытаясь в книгах найти ответ, как справиться с болью, которую все равно испытывал, несмотря на то что Дауд заслуживал смерти.
– Отец! – Амир постучал в библиотеку. – Отец, нам нужно поговорить.
После паузы раздался голос Джибраила:
– Входи…
Амир распахнул дверь: так и есть: солнце, золотисто-коричневая сказка уютной комнаты и Джибраил, оторвавшись от чтения, смотрит вопросительно и понимающе.
– Отец, – перешел сразу к главному Амир, – я уезжаю.
– Ты так решил? – Джибраил даже не стал уточнять куда.
– Да. – Амир прямо и твердо взглянул на отца. – Да.
Отец отложил книгу и напомнил:
– Она не нашей веры.
– Мне все равно, отец. Я люблю ее, несмотря ни на что.
Иногда Амир не понимал Джибраила, вот как сейчас. И не мог предугадать, что тот решит или спросит.
– А если она не захочет?
– Если она не захочет, я вернусь и буду с этим жить, – сказал Амир. – Но сейчас я должен ехать.
Джибраил скрестил руки на груди.
– Ты едешь в Россию за девушкой-гяуркой, – отец подвел итог короткому разговору. – Аллах простит меня, если я удержу тебя. И простит, если не стану удерживать. Езжай, если того просит твоя душа.
– Что решит Аллах, мы узнаем, – склонил голову Амир. – Но что думаешь ты?
Джибраил покачал головой – как показалось Амиру, немного растерянно.
– Я не знаю, сын. Я сам никогда не был в такой ситуации. И, прямо скажу, я не очень одобряю твой выбор. Эта девушка прекрасна, но она не нашей веры и она околдовала тебя.
– Это не колдовство. – Амир был тверд. – Я люблю ее.
– Что ж. – Джибраил поднялся. – По закону я должен бы просить эту девушку для тебя у ее отца. Но я слишком устал сейчас, чтобы отправляться в путешествие, а тебе, я вижу, невмоготу ждать. Поэтому отправляйся в Россию сам, поговори со своей возлюбленной и прими то решение, которое подскажет тебе Аллах. Ты мой сын, и я всегда буду любить тебя. Хотя мне нелегко будет принять то, что твоя жена не нашей веры, я полагаю, что справлюсь.
Амир смотрел Джибраилу в лицо. Как ему тяжело! Но это величайшая честь для Амира.
– Я люблю тебя, отец. Спасибо. Джибраил улыбнулся:
– Я тоже люблю тебя, сын. Да хранит тебя Аллах.
Москва. Сусально-золотая Москва, с ее улицами и переулками, с гомоном торговых рядов и лоточниками, с колясками и женщинами в европейских платьях, показалась Злате чужим, абсолютно незнакомым городом.
Вот уже неделю, как они с отцом вернулись домой, как утихли «ахи» и «охи» по поводу чудесного воскресения и возвращения в дом любимицы всех слуг. И даже неудовольствие Любови Андреевны не проявлялось уже столь явно, мачеха смирилась, что Злата снова здесь, а девушка все не могла отыскать себя в этом родном, но теперь непривычном доме.
То ей чудился лепет фонтанов, то гортанный крик муэдзина, то дамасская жара за окном. Миражи… И чужой город, который она раньше считала родным… Злата не хотела забывать Дамаск и Амира, пытаясь отторгнуть все московское. Она не выходила в столовую, ела в своей комнате. Она почти не разговаривала с отцом, который, полагая, что дочь переживает свои приключения в доме сектанта, не хочет никого видеть. Даже Аннушку Злата к себе не пускала. Она сидела целыми днями в кресле, глядя в одну точку, или металась по комнате, пытаясь найти правильный ответ на все вопросы, ответ, устраивающий всех. Но он не находился.
Злата не питала иллюзий и не ждала Амира. Он не сможет приехать за ней, ему просто не позволит отец. А самой ей куда податься? Выйти замуж за Новаков-ского, чтобы всем угодить? Ее не интересовало, что говорят о ней теперь в свете, да и разве могло ее что-либо еще интересовать кроме Амира?
Чудес не бывает, Злата это прекрасно знала. И ее преследовало странное ощущение незавершенности, как будто она начала в Дамаске важное дело и, вернувшись домой, должна бы закончить, но сидит и хлюпает носом.
На восьмой день Злата поняла, какое именно дело.
…Маленькая церковь стояла в соседнем переулке. Далеко бы Злату теперь не отпустили, папенька сильно за нее волновался, хотя хашишинов в Москве конечно же не было, да и до следующего затмения далеко. Но Петр Евгеньевич справедливо полагал, что, если нет хашишинов, могут найтись сомнительные личности с Хитровки или какой-нибудь сброд, так что Злату без охраны не отпустил. Здоровенный Прохор чем-то напоминал девушке Тафари, которого до сих пор было жалко до слез.
Злата дошла до церковки, Прохор не отставал от нее ни на шаг. Девушка шепотом попросила его остаться у дверей – и он встал столбом, глядя на лик Богоматери и мелко крестясь. Сама же Злата прошла ближе к алтарю, остановилась перед иконой – со старого дерева на нее печальными глазами взглянул Христос.
Или… это глаза Аллаха?
Бог один и любовь одна, и зачем разделять людей просто потому, что они по-разному верят? Она сейчас ощущала это единство – себя, старой иконы, мозаики в мечети, Амира, который совершал омовение ног перед молитвой… Как же так? Почему все так запуталось, когда на самом деле все просто? Люди вечно все усложняют, и Злата понимала, что может не принимать веру Амира, а он может не принимать ее веру, это ничего, совсем ничего не значит, потому что они любят друг друга, а любовь суть Бог, и оказывается, Он у них один, как любовь, один на двоих.
