По щекам Лены катились крупные слезы, но она не замечала их.Как не замечала вопросительно-участливых взглядов официантов и протянутогоСергеем платка.
Когда слезы залили ей воротник, Лена отмерла – оттолкнулаСережину руку и хрипло спросила:
– И зачем ты рассказал об этом сейчас? Когда мамаумерла и уже ничего нельзя изменить?
– Она попросила меня.
– Она?
– Твоя мать. – Он всучил-таки Лене платок, послечего пояснил: – Мы переписывались с ней все годы. Вернее, обменивалисьоткрытками – к дню рождения. Раз в год я получал от нее кусок картона, на однойстороне которого были цветы, неизменно лилии (она обожала их), а на другойнесколько предложений: пока жива, более-менее здорова, все хорошо. Я пыталсязавести с ней более частую переписку, но мои длинные письма оставались безответов. Я принял ее условия и стал слать ей открытки с такой же периодичностью– раз в год… Представь мое удивление, когда я обнаружил в своем абонентскомящике внеочередное ее послание. Она написала, что скоро умрет и что передсмертью хотела бы поговорить со мной, так как хочет сообщить мне нечто важное.Лина звала меня в Москву, просила поторопиться. В самом конце послания былаприписка: «Если приедешь поздно и я буду уже мертва, пожалуйста, поговори смоей дочерью, расскажи ей всю правду».
Лена зажмурилась, будто солнечный свет, проникающий в залчерез большие окна, слепил ее, потом чуть слышно сказала:
– Ты приехал поздно…
– Да, меня задержали дела, я не смог вылететь тут же…Когда я оказался в Москве, Лина уже была мертва…
– А мама… мама так ждала тебя, – запнувшись,проговорила Лена.
– Откуда ты знаешь?
– За день до смерти она позвонила мне. Сказала, чтоскоро умрет и что перед смертью хочет рассказать мне нечто важное… Я накричалана нее, велела катиться к черту и не строить из себя кающуюся Марию Магдалину…Она ответила, что не собирается каяться и вымаливать у меня прощения, просто ейнеобходимо открыть мне какую-то тайну, чтобы, как она сказала, тайна не ушла сней в могилу.
– И ты поехала к ней?
– Да. Но разговора не получилось. Она пыталась мнечто-то рассказать, но я вышла из себя сразу, как только она назвала твое имя… Яне хотела говорить с НЕЙ о ТЕБЕ. Тогда она мне и сказала, что ты должен со дняна день приехать в Москву. Что ждет тебя вторые сутки, а ты все не едешь…
– Она открыла тебе тайну, о которой упоминала?
– Нет, только намекнула… Она сказала… сказала… –Лена неожиданно замолкла, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба,выброшенная из воды.
Сергей непонимающе смотрел на нее, ожидая окончания фразы,но так и не дождался.
– Леночка, тебе плохо? – спросил он участливо.
– Алекс, – выдохнула Лена, глядя поверх егоголовы. – Алекс, я…
Тогда Сергей обернулся.
За его спиной стоял импозантный господин с тонкими усикаминад капризной губой. Был он строен, хорош собой, ухожен, на него приятно былосмотреть, единственное, что портило его внешность, так это взгляд: колючий,негодующий.
– Лена, кто это? – недоуменно спросил Сергей,привстав со стула.
– Я ее муж, – отчеканил красавец и, развернувшисьна каблуках, кинулся к выходу. Лена бросилась за ним следом.
Анна
Аня лежала на кровати лицом вниз, раскинув руки и ноги,свесив голову, и хрипло стонала. Ей было невыносимо плохо: кости ныли, передглазами плавали радужные круги, черепная коробка трещала, будто вместо мозгов внее поместили непомерно большой кусок цемента. Еще было ощущение, что такой же кусок(а то и больше) был в желудке – короче говоря, Аня впервые в жизни страдала спохмелья.
Приподняв тяжелую голову, проморгавшись, чтобы разогнатьразноцветные круги, упорно мельтешащие перед ее лицом, Аня перевернулась наспину. Испустив протяжный вой, села. Комната поплыла перед глазами, ком вжелудке поднялся к самому горлу. Аня вскочила с кровати и, не обращая вниманияна головокружение, понеслась в туалет – исторгать из себя алкоголь вперемежку сжелчью, а по-простому – «дразнить барана».
Когда процесс был успешно завершен, Аня вернулась в комнату.Устало опустилась на кровать. Икнула. Боже, она и не предполагала, что похмелье– такое кошмарное состояние! Знала бы, ни за что не купила бы растреклятуюбутылку «Мартини»…
Стоило подумать о выпитом вчерашним вечером вермуте, кактошнота опять подступила к горлу. Схватив с тумбочки приготовленную для поливкификуса воду Аня залпом ее выпила. Вроде полегчало, но не сильно, поэтому онаприлегла, надеясь, что в лежачем положении желудок перестанет бунтовать.
Н-да, нахрюкалась она вчера! И не мудрено – высосала целуюполлитровку вина… Как только влезло! За всю свою жизнь она не выпивала большефужера шампанского, а тут целую бутылку уговорила. «Мартини» ей не понравилсяабсолютно – сладкая бурда, пахнущая лекарствами, но Аня стоически опрокидывалав себя рюмку за рюмкой, ведь главное было не насладиться процессом, а опьянеть,забыться…
Когда Петр привез ее из Васильковска и Аня распрощалась сним у подъезда, первое, что она сделала, так это разрыдалась прямо на лестничнойклетке. Потом поднялась к себе в квартиру, легла на кровать и дала приказорганизму – умри. Организм приказа не послушался: и сердце, и мозг, и печень спочками работали прекрасно. Тогда Аня открыла бабусину аптечку в надежде найтив ней горы лекарств, с помощью которых можно погрузиться в долгий сон,переходящий в вечный. Но в аптечке оказалась лишь жалкая пачка активированногоугля. Отшвырнув ее, Аня взяла в руки пояс от халата (того самого, с прорехой),привязала его к гардине, дернула. Гардина свалилась ей на голову, больнодолбанув по глупой башке. На темени тут же вздулась огромная шишка, зато вголове прояснилось: Аня приняла решение закончить на сегодня суицидальныеэксперименты и подумать, как пережить этот день. Ответ пришел незамедлительно:напиться и забыться…
Что она и сделала! Вылакала бутыль вермута почти без закуски(паршивенький бутерброд с колбасой не в счет), тут же осоловела, свалилась накровать и отключилась. И никаких душераздирающих переживаний и кошмарных снов!Хорошее средство алкоголь, одно плохо – она им больше никогда не воспользуется.Даже вид красивой бутылки (вот она, родимая, валяется у ножки кровати) вызываеттакое отвращение, что хоть опять беги «барана дразнить».
Аня сползла с кровати, подошла к зеркалу, взглянула на своеотражение. Ужаснулась. Так кошмарно она ни разу в жизни не выглядела, дажекогда болела свинкой. Рожа опухшая, под глазами синюшные мешки, волосы дыбом (вспутанных прядях застряли хлебные крошки вчерашней закуси), на щеках алыепятна. Не женщина – Франкенштейн!
Налюбовавшись на свое отражение, Аня от зеркала отошла.Опять бухнулась на кровать. Задумалась. Время – десять утра, впереди целыйдень, планов никаких, а заняться чем-то надо, потому что если она сейчасостанется валяться в кровати, то депрессия одолеет ее окончательно.
