Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
— Нам нужно научиться разговаривать друг с другом, — произнесла мать.
Я продолжала начищать нож, хотя он и так уже сверкал. Мой взгляд переместился на пальцы матери, которые продолжали вертеть свечу. Тряпка соскользнула, и вместо нее лезвия ножа коснулись мои пальцы. Мать быстро встала, принесла спирт, бинт и вату и перевязала мне пальцы. Снова села у стола.
— Нам нужно научиться разговаривать друг с другом, — повторила она.
Потом снова взяла свечку и вонзила в нее ногти. Мелкие кусочки воска упали на пол. Я посмотрела ей в лицо, я видела ее лицо впервые за столько лет. Мы смотрели глаза в глаза. Мать наклонилась, чтобы собрать с пола кусочки воска.
— Как Анна? — спросила я.
— Хорошо, — ответила она, выпрямилась и снова села. — И остальные малыши Зигмунда хорошо. — Так она называла детей Зигмунда — малышами Зигмунда, и, упоминая их, называла его Зигмундом, а не своим обычным Зиги. Она смотрела на кусочки воска у себя на ладони. — Хочешь увидеть его?
— Хочу, — ответила я.
Еще не наступил полдень, как мы отправились на Бергассе к дому девятнадцать. В том, как мы шли рядом, плечом к плечу, в том, как молчали, время от времени перекидываясь словом, я впервые почувствовала, насколько сильно изменилась за годы, проведенные в клинике Гнездо, и насколько сильно изменилась моя мать. Будто между нашей прежней жизнью и настоящим существованием разверзлась бездна; бездна, которая примирила тогда и сейчас, поглотив горечь и ненависть, оставив только глухое смирение и густое молчание.
В доме моего брата нас встретила Марта. Появилась Анна.
— Тетя пришла повидать тебя, — сказала ей ее мать.
Я приблизилась к ней, обняла и поцеловала в лоб. Она вырвалась из моих рук, стерла со лба влажный след от моих губ и выбежала из комнаты.
— Где Зигмунд? — спросила я, повернувшись к Марте.
— В Венеции. С моей сестрой, — ответила Марта.
За годы, проведенные в сумасшедшем доме, где существование было бегством от реальности, я забыла, что ни разу в жизни не покидала Вену, забыла, что когда-то, в период моего девичества, Венеция была городом, в котором мы с братом мечтали жить вместе. Я посмотрела на библиотеку — я еще помнила место — середина первой полки, — где стояла книга «Золотой век Венеции», которую Зигмунд подарил Марте на годовщину их знакомства. Взглядом я искала гондолу величиной с палец, купленную мной в антикварной лавке рядом с Оперой на его двадцать шестой день рождения.
— Они несколько лет назад уже были в Венеции, — продолжила Марта.
Я вспомнила, что это был как раз тот самый год, когда я ушла в Гнездо.
— Я не могу путешествовать из-за детей, и сейчас, как и тогда, моя сестра поехала с ним. Вы останетесь на обед?
— Нет, спасибо, — сказала я.
Пока мы с матерью возвращались домой, я вспоминала годы моего взросления, время, когда мы с Зигмундом отдалились друг от друга и когда я покидала дом только в сопровождении матери. Мы ходили с ней на рынок или в магазин отца, и что-то в нашем возвращении напомнило мне о прошлых прогулках.
— Сегодня утром я приготовила телячий суп, — сказала мать, как только мы переступили порог. — Пойдем обедать.
— Здесь хватит только тебе.
— Мы разделим мою порцию, — предложила мать.
— Я хочу отдохнуть, — ответила я.
Мы вошли в спальню. Мать приблизилась к окну и отдернула занавески.
— Я постоянно меняла белье, — сказала она. — Думала, что ты можешь вернуться в любое время. Все остальное находится на своих местах, как до твоего ухода.
Я взглянула на побледневший кровавый след на стене. Приблизилась к шкафу, где годами хранила одежду для ребенка, которого носила в своей утробе. Открыла его и увидела пеленки, ботиночек размером с палец, вязаную шапочку, распашонку. Я собрала все это, вещи были бесконечно легкими, как в свое время моя душа, которая стала невесомой от отчаяния. Я подносила к глазам одну вещь за другой; все они были изъедены молью, выглядели как паутина. Я взяла шапочку и легла на кровать. Долго смотрела на разодранные нитки, на разъеденную пряжу, да так и заснула.
Мой брат и Мина вернулись из Венеции через несколько дней. Они долго рассказывали о своем путешествии во время воскресного обеда. Я перебила их, произнеся банальную фразу:
— Значит, она и правда так прекрасна, как все говорят.
— Правда, — кивнула Мина. — Но я не могу тебе это описать. Ты должна сама увидеть.
— Есть вещи, которые нужно увидеть в подходящее время. Ни раньше, ни позже, — ответила я. — Увидеть их раньше или позже — это еще хуже, чем не увидеть вообще. Потому что, даже если ты их не видишь, они живут внутри тебя собственной жизнью, поддерживаемые твоими мыслями, ты мечтаешь о них и этим даришь им жизнь внутри себя. И если видишь их слишком рано или слишком поздно, словно убиваешь что-то в себе, что-то, что уже жило в тебе раньше, или что-то, что должно было сначала родиться.
— Ты продолжаешь рассуждать фаталистически. Как и до ухода в психиатрическую клинику, — заметила Мина.
— Как бы я ни рассуждала, но для меня уже поздно переезжать в Венецию, — ответила я.
— Я не сказала переезжать, только посетить, — отозвалась Мина.
— А я когда-то мечтала переехать в Венецию.
Потом разговор завертелся вокруг другой темы. Мина пыталась поведать мне об успехах, которых достиг мой брат, пока я отсутствовала, и про которые он не упоминал во время своих посещений клиники Гнездо. Она рассказывала о его книгах, которые переворачивали представление читателей о человеке, о его работе с пациентами, о его преподавательской карьере, об основании психоаналитической школы. Я внимательно слушала, Мина говорила, остальные ели.
Мой брат, несмотря на свои многочисленные обязанности, продолжал каждое воскресное утро навещать мать, а обедали мы у него. По утрам я спускалась по лестнице, достигала конца улицы и возвращалась. Каждый раз я заходила все дальше, бесцельно шагала, словно проходила сквозь пространство, где ничего не искала, в котором ничто меня не ждало и от которого я ничего не ждала, пространство, которое просто нужно было преодолеть. Однажды во время такой прогулки я встретила доктора Гете. Он спросил меня, как я себя чувствую после того, как покинула Гнездо.
— Видите — иду, — ответила я.
Я спросила его о жизни в клинике. Он рассказал, что братья Доброй Души, узнав о смерти Макса, вернули сестру в больницу. Она не хотела или не могла поверить в то, что Макс умер, и постоянно разговаривала с ним, все реже спрашивала: «Вам ничего не нужно?» Смотрела в пустоту, задавала пустоте вопросы, отвечала пустоте; везде в этом отсутствии присутствовал Макс. Я знала, что борьба Доброй Души с бессмысленностью с помощью самой бессмысленной вещи — разговора с пустотой — значила для нее очень много и придавала смысл бессмысленности; мир полон людей, которые смотрят глаза в глаза и ведут пустые разговоры.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
