— Фантастика! — восхитился Мигулько. — Значит, муж послушает, узнает голос жены и все расскажет?
— Будем надеяться, — сказал Горчаков. После этой ювелирной работы по созданию послания с того света он стал смотреть на Алену как на божество. Да, похоже, Алена им уже может вертеть, как хочет.
Единственное, что настораживало в этой клееной фонограмме, — интонация.
Конечно, слова, выдернутые из другого контекста и составленные потом в произвольном порядке, просто по определению не могли звучать, как гладкая связная речь. Неизбежны были паузы, стыки, словно говорящий глотает окончания, и неверно расставленные акценты, даже в таких коротких фразах Но, как это ни странно, такая неровность речи придавала посланию некую убедительность. Создавалось впечатление, что женщина запинается потому, что очень волнуется, и у нее перехватывает дыхание.
Бесспорно, это была мастерская работа, я искренне аплодировала Алене.
Осталось дать послушать то, что у нас получилось, мужу Инны Светловой. И надеяться, что он внемлет потустороннему голосу жены. И расскажет нам, что же произошло на самом деле.
17
Моральную ответственность за происходящее сняли с меня опера — Мигулько с Гайворонским и Андрей. Мигулько вообще сказал, что им эти рефлексии чужды, и он лично глубоко убежден: чем меньше опер знает Уголовно-процессуальный кодеке, тем лучше, потому что когда про запрет не знаешь, легче его нарушать. А Гайворонский добавил, что, с его точки зрения, допустимы все приемы, кроме пыток. А иногда и пытки не повредят: мне ли не знать, каких удивительных ублюдков земля носит.
Они приперлись на работу к Светлову, в институт, заявили, что у них есть серьезный разговор, касающийся Инны, и испуганный доцент сам пошел вместе с ними в РУВД, решив, что на работе говорить неудобно, а дома — дочка.
Приведя доцента к себе в отдел, эти безжалостные люди без каких-либо предисловий включили состряпанную нами запись.
— Прошу тебя сказать им всю правду. Это очень важно для меня. И для тебя, и для нашей девочки. Очень прошу… — зазвучал в кабинете голос Инны Светловой, которую Костя с Игорем никогда не видели, и теперь уже понятно, что не увидят; и у оперов, по их собственному признанию, мороз продрал по коже.
Муж Инны, с каменным лицом прослушав запись, прямо сразу, без перехода начал говорить, опера еле успели выключить магнитофон.
— Вы не представляете, с каким сердцем я жил все это время, как было тяжело! Все уже передумал, — начал он, и опера испугались, что вот сейчас он начнет в убийстве признаваться. Но Светлов заговорил совсем о другом:
— Может быть, ей там не так уж хорошо, и она к нам все-таки вернется? К нам с дочкой? Я уж теперь думаю, что простил бы ее. Ну, ошибся человек…
У него даже слезы на глазах показались, но он справился с собой и рассказал, что жизнь с Инной была не безоблачной, всякое случалось. Когда их дочке было три года, летом они отправили ее на дачу, к его матери, а сами ездили туда на выходные. Как-то Инна сказала, что поедет на дачу не в пятницу вечером, как обычно, а в субботу днем, потому что лето — в их турфирме время горячее, ей надо выйти в субботу, до обеда поработать. Он ничего не заподозрил и поехал один, но как назло, вдруг все электрички встали: обрыв проводов. Выслушав Объявление, что обрыв будет ликвидирован не раньше чем через два часа, Светлов плюнул и вернулся домой. Дверь была закрыта на «собачку», он поначалу даже обрадовался — значит, Инна уже дома. Позвонил, но дверь не открывали. Он стал стучать, испугавшись, что с ней что-то случилось, приложил ухо к двери — и услышал в квартире чей-то громкий шепот и возню.
Зная, что их квартира имеет еще черный ход, ведущий на другую лестницу в доме (наследие старых времен, когда существовал парадный подъезд и «черный» вход для прислуги), он по какому-то наитию не стал больше караулить под дверью, а побежал во двор, под арку и увидел мужика в надвинутой на уши бейсболке, быстрым шагом удаляющегося от дома. Догонять он его не стал, а вернувшись в парадное, обнаружил, что дверь открыта, Инна была дома, сказала, что на вечеринке выпила, придя домой, заснула и не сразу услышала, что он звонит в дверь.
Ложь была настолько очевидной, что он не стал припирать ее к стене. Ударил жену с размаху по лицу, чего даже сам от себя не ожидал, и ушел из дому. Ночь просидел на вокзале — сна все равно не было ни в одном глазу, дождался утренней электрички, уехал на дачу.
Инна как ни в чем не бывало, приехала на дачу к вечеру в субботу. Поняв по поведению его матери, что он никому ничего не рассказал, она, вопреки его ожиданиям, прощения у негр просить не стала. О любовнике говорить тоже не стала, просто молчала. Так они и стали жить дальше, молча. Обращались друг к другу только, если надо было решить какой-то бытовой вопрос. Спали в одной постели, но даже не касались друг друга. Что за любовник ушел тогда у него из-под носа, доцент так и не выяснил.
Так прошло два года. Конечно, за это время лед между ними слегка растопился, они даже в гости вместе ходили, но окончательного примирения не произошло. Инна о разводе не говорила, но какие-то мелочи все время заставляли его думать, что она размышляет на эту тему и не прочь развестись.
—А если развод — так это она дочку заберет, вы понимаете? К этому готов я не был. Я вообще дочку люблю больше, чем она, понимаете? Так бывает, я ведь старше ее. Хоть на шесть лет всего, но зато умнее лет на двадцать. Она еще совсем девчонкой родила, и даже возилась с ребенком меньше, чем я. Она к подружкам убежит, а я Настю купаю, кормлю, гуляю с ней, понимаете? Я тогда аспирантом был, диссертацию писал, дома сидел. Да я вообще всегда дома больше бывал, чем Инна… Я вот даже думал потом, почему не выгнал ее сразу, когда застукал с мужиком? Даже не потому, что любил, потерять боялся. Фактически тогда я осознал, что и так ее потерял. Нет, я понял потом, что просто побоялся — она дочку заберет. У меня двое приятелей развелись, делили с женами детей своих, и суд, конечно, матерям отдал деток. Законы у нас такие.
Опера его не перебивали.
— А перед Новым годом у нее карьера в гору пошла. Мы с ней особо это не обсуждали, но я по словам ее подружек догадывался, по телефонным разговорам, потом на радио ее пригласили, интервью это в газете. Меня, если честно, все это успокаивало: она все говорила «мы с мужем, мы с мужем». Значит, думаю, разводиться не собирается. Ну и слава богу… Она в интервью еще сказала, что мы с ней якобы на Новый год в Бангкок собираемся. Господи, никуда мы не собирались. А когда она пропала, я подумал: наверное, она с любовником своим туда собралась. Может, и правда она туда уехала. Вы не знаете?
Ребята только осторожно плечами пожали, боясь спугнуть удачу и сбить Светлову настроение откровенничать.
— Когда она домой не пришла, я утром сразу дочку в охапку и к маме своей отвез. Шиш, думаю, ты получишь, а не Настю. Буду бороться. И как чувствовал: через два… Нет, через три дня… Или через два… Ну, не важно. Позвонил, мужик: мол, надо встретиться. Я сразу понял, что это от нее, от Инны. И правда, в кафе пришел мужик… мы в кафе договорились встретиться, около института моего. В общем, пришел мужик, ничего не скажу, интересный. Хромает немного. Я удивился, что ему уже под пятьдесят, а туда же. Но Инка всегда любила тех, кто постарше. Он коньяк заказал, приличный, армянский, я, правда, пить не стал. А он выпил бокал. Извинился. Сказал, что обстоятельства вынуждают. Что Инна уехала, а его просила со мной поговорить. Слушайте… — вдруг задумался он. — А ведь мужик этот не говорил впрямую, что он — ее хахаль. Нет, он сказал, что она просто просила его со мной поговорить. Точно! Может, и не он это ее трахал за моей спиной…
