Она изогнула шею, ее поцелуи стали требовательнее. Казалось, она издает что-то вроде урчания.
— Давай же, — уловил я. Ее губы тянулись к моим.
Сейчас. Все сейчас.
Она ударилась об меня, не сдерживаясь, не останавливаясь. Я держал ее лицо в руках и продолжал безудержно целовать. Она подняла колени, я почувствовал, как бедра и лодыжки скользят по мне. Мы двигались все быстрее. Наоми обхватила ногами мою спину. Я слышал, как она стонет. Спина моя изогнулась, кончики пальцев уткнулись в футон, и я дал себе разрядиться с долгим возгласом «Куссу!», в котором звучали и боль, и сладость.
Силы вытекли из моего тела, неожиданно я почувствовал себя тяжелым. Я лежал на футоне рядом с Наоми, глядя на нее, моя рука покоилась у нее на животе.
Она повернула ко мне голову:
— Это было восхитительно.
— Да, — согласился я улыбаясь. Мои конечности, казалось, превратились в желе.
Наоми положила свою ладонь поверх моей и сжала ее. Какое-то время мы не двигались. Потом она заговорила:
— Могу я что-то спросить?
— Конечно.
— Почему ты сначала сопротивлялся? Уверена, ты этого хотел. И знал, что я тоже хотела.
На секунду я закрыл глаза, заигрывая со сном.
— Возможно, я боялся.
— Боялся чего?
— Не знаю точно.
— Это мне надо бояться. Когда ты сказал, что хочешь что-то закончить, я чуть не подумала, что ты снова собираешься меня отшлепать.
Я улыбнулся, все еще с закрытыми глазами.
— Я бы так и сделал, если бы ты это заслужила.
— Если бы я тебя огорчила.
— Но ты сделала наоборот. Ты сделала меня счастливым.
Я услышал ее смех.
— Отлично. Но ты так и не сказал мне, чего боишься.
Я задумался. Дремота накрывала меня, словно одеяло.
— Привязанности. Как ты сама поняла, я давно ни с кем не был.
Наоми снова рассмеялась:
— Как мы можем привязаться? Я даже не знаю, кто ты такой.
С усилием я открыл глаза и посмотрел на нее:
— Ты знаешь это лучше, чем многие.
— Может быть, именно это тебя и пугает, — предположила она.
Я чувствовал, что если останусь здесь еще хотя бы ненадолго, то обязательно засну. Я сел и провел рукой по лицу.
— Ладно, — сказала она. — Я знаю, что тебе нужно идти.
Она права, конечно.
— Разве? — спросил я.
— Точно, — ответила она. Пауза. Потом: — Мне хотелось бы увидеться еще. Но не в клубе.
— В этом есть смысл, — согласился я, возвращаясь к своему обычному режиму безопасности. Она нахмурилась, услышав мой ответ. Я понял свою ошибку, улыбнулся и постарался исправить ее. — После сегодняшнего вечера не думаю, что мне удастся соблюдать правило «не ниже талии».
Наоми рассмеялась, но смех не был искренним.
Я воспользовался ванной, потом вернулся в прихожую, где натянул на себя все еще мокрую одежду. Она была холодной и липкой.
Наоми подошла, когда я завязывал шнурки. Она успела расчесать волосы и надела темный фланелевый халат. Ее взгляд был долгим и задумчивым.
— Попробую тебе помочь.
— Не знаю, что ты на самом деле можешь сделать.
— Я тоже. Но я хочу попробовать. Я не хочу… Я не хочу завязнуть там, откуда не смогу выбраться.
Я кивнул:
— Это хорошая причина.
Наоми сунула руку в карман халата и достала листок бумаги. Протянула руку, чтобы передать его мне, и я снова увидел бриллиантовый браслет. Я взял ее за запястье, нежно.
— Подарок? — с любопытством спросил я.
Она покачала головой:
— Это мамин.
Я взял бумажку и увидел, что на ней написан номер телефона. Я положил листок в карман и дал ей номер моего пейджера. Мне хотелось, чтобы она могла со мной связаться, если что-то обнаружится в клубе.
Я не пообещал: «Я позвоню». Не обнял — одежда слишком мокрая. Лишь быстро поцеловал, повернулся и ушел.
Тихо пробираясь по коридору к лестнице, я думал о том, что Наоми вряд ли рассчитывала снова меня увидеть. И допускал, что она права. Осознание этого было таким же слякотным, как и мокрая одежда.
Спустившись до первого этажа, я какое-то время смотрел на выход из дома. На секунду представил себе, как Наоми обнимала меня здесь. Казалось, это было так давно. Я чувствовал неприятную смесь благодарности и желания, приправленную чувством вины и сожаления.
И подобно внутренней вспышке, с холодной чистотой прорезавшейся сквозь туман моего изнеможения, до меня вдруг дошло то, что я не решался сформулировать раньше — даже самому себе, — когда она спросила, чего я боюсь.
Именно сейчас ко мне пришло осознание того, что все закончится плохо, и если не в это утро, то в следующее. Или в то, которое наступит после следующего.
Я вышел через задний ход, где не было камеры. На улице все еще лил дождь. Первый свет нового дня был серым и немощным. Я долго шагал в мокрых туфлях, пока не поймал такси, в котором и доехал до гостиницы.
12
На следующий день я связался с Тацу по пейджеру и через доску объявлений и договорился о встрече в сенто — общественных банях «Гиндза-ю». Сенто — чисто японское явление, хотя после войны, когда в новых квартирах стали появляться собственные ванны, начался их закат. Тогда сенто потеряли свою гигиеническую функцию и стали просто местом, где можно было хорошо провести время. Поэтому, как и все, где ценится не продукт, а сам процесс, сенто никогда не исчезнут. Ведь в неспешном ритуале потения и отмокания, в предвкушении глубокого расслабления при погружении в воду, которую только с большой натяжкой можно назвать горячей, во всей этой процедуре присутствуют элементы самопожертвования, праздника и медитации, непременно сопутствующие той жизни, за которую стоит держаться.
«Гиндза-ю» существуют в географическом и психологическом удалении от блеска расположенных неподалеку магазинов, прячась в тени скоростной эстакады Такарачо, и обнаруживают свое присутствие лишь выцветшей, написанной от руки вывеской. Я подождал, пока не увидел, как Тацу подъехал на машине. Он припарковался у тротуара и вышел. Когда Тацу повернул за угол и направился к боковому входу в бани, я последовал за ним.
Он увидел меня, когда я уже был рядом. Тацу как раз разулся и собирался поставить туфли в один из небольших шкафчиков у входа.
— Говори, что у тебя? — Я отступил на шаг.
Он окинул меня долгим взглядом, вздохнул и спросил:
— Как дела?
