не моргнув глазом, взял на себя смелость поставить диагноз как психиатр.
— Так вот, у Кутузова никаких комплексов не наблюдается. Он отличный мужик. Правильно я говорю, дядя Дима? — Степка оглянулся на Димку.
Тот пожал плечами и ничего не ответил. За него ответил Климов:
— Я, — сказал он, — лично знал одного такого отличного мужика. — Климов подмигнул мне одним глазом. — Так вот, на его счету было семь убийств с отягчающими вину обстоятельствами. А на первый взгляд мужик действительно производил очень приятное впечатление: философ в своем роде, даже эрудит, к тому же умел пользоваться вилкой и ножом. Но в одном ты, Степан, прав — был у него один комплекс. Не мог он допустить, чтобы судья, прокурор или, не дай бог, адвокат, защищающий его в суде, были бы женщинами. Это для него было хуже смерти. Судить его, как он считал, могли только мужчины. Иначе он чувствовал себя униженным. Все уже про это давно знали и, чтобы не затягивать процесс из-за отвода кандидатур, для работы по его делу назначали исключительно мужчин с опытом работы или без опыта — неважно. Главное, чтобы это были не женщины, «не бабы», как он говорил. А то себе дороже выходило. Он, как я уже сказал, мужик был грамотный и Уголовный кодекс, хоть и не чтил, но знал назубок. И чуть что не так, тут же начинал строчить жалобы, отводы да отказы. То напишет, что у одной к нему как будто бы какая-то личная неприязнь как к мужчине, а другая, дескать, его бывшая любовница, которую он якобы когда-то бросил, и теперь она ему мстит. И так далее и тому подобное. Врал, конечно же, и все это прекрасно понимали. Но тем не менее из-за его причуд следствие затягивалось.
К чему клонил Климов, рассказывая нам всю эту историю, было непонятно. Как, впрочем, непонятно было и то, может все-таки Кутузов быть маньяком или нет? Впрочем, Климов заявил, что нет, не может.
— Дело это, конечно, непонятное, — сказал он, — запутанное какое-то дело. Нет в нем никакой логики. Но одно я вам скажу точно: ни в какого маньяка я лично не верю и вам не советую. Маньяк — это отнюдь не буйный помешанный, и он прекрасно отдает себе отчет во всех своих действиях. И не будет он охотится за своими жертвами в таком ограниченном и замкнутом пространстве, как яхта. Не думайте, что маньяки — дураки. Они далеко не дураки и знают, что делают. А вот наш убийца не ведает, что творит. В его действиях не просматривается никакой логики. Ну, допустим, Переверзева стала жертвой каких-то университетских интриг. Допустим. Но Вероника Кондракова здесь при чем? Она ведь к университету никакого отношения не имеет. Ведь так?
Климов посмотрел на нас с Димкой.
Димка, который про дела в отцовом университете вообще ничего не знал, промолчал, а я кивнула. Насколько мне было известно, Вероника никогда не имела отношения ни к какому высшему учебному заведению.
— Почему же ее убили? — продолжил Климов.
— К тому же первой, — вякнул Степка, но тут же осекся.
Климов, который не любил, когда его перебивали, сначала строго глянул на парня, но потом согласно кивнул.
— К тому же первой, — повторил он.
— Я, между прочим, тоже не имею никакого отношения к университету, — сказала я. — Однако, если вы помните, на меня тоже было совершено покушение. И если, по вашему мнению, это не маньяк, то тогда кто же?
Димка со Степкой сначала посмотрели на меня, а потом на Климова. В их глазах читался аналогичный вопрос — кому понадобилось меня убивать?
— А вы хотите сказать, что вы такой ангел, что ни у кого не может возникнуть желания вас убить? — ухмыльнулся вдруг Климов.
Ну это уже было откровенным хамством. И чего с ним после этого разговаривать? Я обиделась и сделала попытку уйти, но Климов схватил меня за руку.
— Не обижайтесь, Марианна, но я думаю, что и этому можно найти вполне логичное объяснение. — Климов крепко держал мою руку, а я безуспешно пыталась ее выдернуть. — В ту ночь, когда произошло первое убийство, — сказал он, — и когда вас так безрезультатно пытались утопить, вы с кем-нибудь встречались? То есть я хотел сказать: видели вы кого-нибудь на палубе или в коридоре или может быть вас кто-нибудь видел?
Я просто дар речи потеряла. На что же это Климов намекает, на то, что у меня нет алиби, что ли? Мало того, что меня за борт выкинули, так теперь меня же в чем-то еще и подозревают. Может, он хочет сказать, что я сама в воду прыгнула, чтобы отвести от себя подозрения?
— Что вы имеете в виду? — Я гневно сверкнула глазами и задрала вверх подбородок. — Вы намекаете на то, что я...
— ...Что в ту ночь вы могли видеть убийцу, — невозмутимо сказал Климов, — который и попытался вас утопить, чтобы, так сказать, убрать свидетеля преступления.
Теперь я потеряла дар речи уже по другой причине. Оказывается, я видела убийцу. В ту ночь я лично видела убийцу? Какой ужас!!
Впрочем, если вдуматься, то ничего ужасного в этом не было. Если учесть тот факт, что убийца кто-то из наших, в смысле из тех, кто находится на яхте, то все мы видели его и не один раз. Вот только не знали, что это он.
Я с трудом перевела дух.
— Нет, — промямлила я, — я никого не видела и меня никто не видел. Просто я гуляла с собакой и...
Климов меня перебил.
— Марианна Викентьевна, если вы говорите, что никого ночью не видели, то это еще не значит, что никто не видел вас. Откуда вы можете знать, что никто не наблюдал за вами со стороны? Попытайтесь вспомнить, может, вы слышали какой-нибудь подозрительный шорох, заметили промелькнувшую тень или что-то еще.
Я растерянно посмотрела на Климова. Когда меня так пристрастно пытают, я вообще перестаю что-либо соображать. Кого я могла видеть в ту роковую ночь? Какую тень?
Я напрягла свою память что есть мочи, но от сильного умственного напряжения ничего, кроме пустого звона в голове, не пошло. Просто кошмар какой-то.
— Я гуляла с собакой... — снова повторила я.
Но теперь меня перебил уже Димка.
— Марьяша, все уже знают, что ты гуляла
