ребята тащили в лагерь оружие, снятое с убитых эсэсовцев.
Мне с Данилой при помощи блокового Альфреда Бунцоля пришлось один из дней объявить днем дезинфекции. Полностью освободив помещение, для вида перевернув матрацы и для запаха щедро разлив лизол и другие дезинфицирующие средства, мы дали возможность двум опытным плотникам из наших людей вырезать две доски в полу, причем так искусно, что свежий разрез приходился как раз под плинтусом у стены, заставленной шкафом. В этом тайнике между полом второго этажа и потолком первого мы заложили три автомата, несколько разобранных винтовок, несколько пистолетов разных систем и одну мину от панцирь-фауста.
Итак, заводы Бухенвальда превращены в развалины, и многочисленные команды заняты на их разборке, но, несмотря на это, остается еще много незанятых рабочих рук. По указанию высшей инстанции, в Бухенвальде создаются так называемые транспорты на колесах. В задачу этих команд, посаженных в специально оборудованные поезда из товарных вагонов, входит разборка руин разбитых городов Германии, обезвреживание не взорвавшихся бомб, извлечение из-под обломков разлагающихся трупов бывших граждан «третьей империи» и другие не менее благородные обязанности. Несмотря на отвратительный характер работы «гробокопателей» и постоянную опасность, очень много горячих голов изъявили желание попасть в эти команды. Привлекала заманчивая перспектива любым путем выбраться из-за смертоносного забора и при первой возможности бежать. Я тоже соблазнился этой возможностью и предложил центру свои услуги, ссылаясь на некоторый опыт, и не обрадовался своей опрометчивости. Кто-то очень умело сумел довести до сведения моих ребят об этом моем желании, и я устал доказывать, что я не дезертир и при любых обстоятельствах до конца буду вместе с ними.
А над организацией нависла грозная туча. С 28 августа из наших рядов ежедневно стали вырывать лучших людей, в основном инициаторов и активных участников митингов, посвященных памяти Эрнста Тельмана. Где-то среди нас действовал удачно замаскированный враг. Николай Кюнг и его люди сбивались с ног, не спали ночами, но не могли напасть на след провокатора.
ПРАВО НА ЖИЗНЬ
Вспоминается начало зимы 1944 года. Через браму, как топливо в ненасытную пасть громадной топки, подбрасываются все новые и новые партии людей. Это не новички, какими были мы в первый день прибытия. Это люди, уже полной чашей глотнувшие фашистской «цивилизации». Об этом говорят и полосатые костюмы, и выражение обреченности на их лицах, и характерное безучастное отношение ко всему окружающему. Многодневные переходы по январским морозам в тонких летних костюмах из редкой ткани и в деревянных колодках на босу ногу отняли у людей не только надежду на жизнь, но даже надежду на скорую смерть как избавление от мучений. В основном это евреи из Польши, Венгрии, Румынии, уже побывавшие в Освенциме или Майданеке и прошедшие там «селекцию», то есть отбор годных для работы, а следовательно, имеющих право еще немного пожить, чтобы отдать свои силы новым рабовладельцам, и негодных, то есть подлежащих немедленному уничтожению.
Гнали этих людей в центральные области Германии, чтобы использовать как бесплатные рабочие руки, но одно за другим гибли предприятия — потребители рабочей силы, и чтобы избавиться от сотен и тысяч оказавшихся лишними людей, их загоняли в ближайший лагерь уничтожения.
До предела переполнены и уже не могут вмещать новые пополнения бараки Бухенвальда, на территории малого лагеря для новоприбывших разбивается целый городок из громадных полотняных палаток.
В ожидании своей очереди на уничтожение люди ежедневно десятками, сотнями умирают от голода, холода, болезней, и у входов в бараки и палатки по нескольку дней лежат штабеля трупов. Крематорий не успевает перерабатывать свою продукцию, и очень часто можно видеть сына, с обезумевшими глазами откапывающего в груде трупов тело своего отца.
Для удобства над печами крематория оборудовали специальное помещение, куда загоняют «своим ходом» наиболее слабых и, не тратя времени на умерщвление, пряма живых по специальным желобам сталкивают в пылающие печи. Кадровые заключенные Бухенвальда еще более сократили свой скудный паек, выделив часть для вновь прибывших.
Поздно ночью, после отбоя, ко мне пришел мой старый товарищ по прошлым побегам Иван Иванов. У него на рукаве короткой куртки белая повязка с красным крестом, знаком работника госпиталя, хотя он там работает всего-навсего парикмахером.
— С каких это пор цирюльники в медиков превратились? — спрашиваю я после обычных приветствий. — Ты, может быть, экстерном на врача сдал?
— Так нужно, дорогой. Эта повязка дает мне право ходить по всему лагерю в любое время дня и ночи. Кстати, ты давно был в малом лагере?
— Недавно был. С ребятами хлеб носил для «палатенцев».
— То есть как «палатенцев»? — не понимает Иван.
— А это наш блоковый Альфред так новеньких называет, которые живут в палатках. Ты же знаешь, как он коверкает русский язык. Раз в палатках — значит «палатенцы».
— Надо же додуматься, — смеется Иван. — А все же он у вас мировой мужик.
— Замечательный, — соглашаюсь я. — А почему ты спрашиваешь, когда я был в малом лагере?
— Хотел тебя пригласить пройтись со мной. Есть одно дело.
— Какое дело? И почему так поздно?
— Тебя один друг желает увидеть, недавно прибывший, а что поздно, то это ничего, лагершутцы предупреждены.
— Тогда идем, — и я бужу Данилу, чтобы предупредить о своем уходе.
Недавно выпавший снежок превратился в чавкающую под ногами грязь, над лагерем теплой меховой шубой висит темнота, иногда разрываемая неожиданной короткой вспышкой электрического фонарика лагершутца. К этому времени на должностях лагершутцев использовались исключительно надежные, проверенные немецкие коммунисты-подпольщики, и они всеми мерами помогали нам в нашей работе.
Беспрепятственно проходим ворота в малый лагерь, охраняемый двумя лагершутцами.
— А немало мы с тобой походили вот так же в темноте, приглушая шаги, — тихо вспоминает Иван.
— Вот и дошли до Бухенвальда. А ты не знаешь фамилии этого моего знакомого, к которому ведешь?
— Я-то знаю, да нужно, чтобы ты узнал. Подожди меня минутку, я сейчас, — и Иван ныряет в душную глубину шестьдесят первого блока, оставив меня в недоумении.
Тихо, тепло, темно, только в стороне брамы светится освещенный прожекторами туман да над трубой крематория кроваво багровеет пламя.
Иван появляется быстро и, усаживаясь на скамейку у входа в барак,
