У тётушки свой дом.
Лена стряхнула с ладоней муку и пояснила:
- В прошлом году туда ездил папин брат с семьёй. А в этом – наша очередь.
Я покачал головой. Напомнил Котовой, что отец Артура подарил мне и Кириллу путёвки в пансионат.
Лена мечтательно улыбнулась.
- Я бы с вами поехала, - сказала она. – С удовольствием. Никогда не была в пансионате. Только в пионерском лагере. Но это не одно и то же: в пансионате нет строгих вожатых.
Я пожал плечами и предложил, чтобы Котова попросила путёвку у Артурчика – вдруг тот откажется от поездки.
- Как же, - сказала Лена. – Откажется он… Прохоров уже с Наташкой два раза ругался из-за этой поездки. Она не хочет, чтобы Артур ехал на море без неё. Так что мне он свою путёвку точно не отдаст.
Я развёл руками.
Лена печально вздохнула.
***
Над первыми тремя тортами мы трудились без перерывов. Все три «изделия» я украсил композициями «Райский сад», упаковал в привезённые из общежития картонные коробки. Вечером Лена один за другим отнесла эти торты к соседям (она договорилась с ними об этом заранее). Третий торт Котова разместила в холодильнике той самой пенсионерки, у которой утром мы оставляли купленные на рынке продукты. Сделала она это до того, как пожилая женщина улеглась спать. Лишь тогда мы с Леной взяли паузу в работе над заказом Прохорова и поужинали (очередной бисквитный корж в это время запекался в духовке).
С чашкой горячего чая в руке я прогулялся по квартире Котовых. Пусть я и гостил здесь с утра, но побывал до этого момента только в прихожей, заглядывал в совмещённый санузел и похозяйничал на кухне. Устроил себе экскурсию по комнатам. Две из которых оказались крохотными и узкими. Третья комната тоже не впечатлила меня своими размерами, хотя она и выглядела пустоватой (Лена сказала, что раньше там стояло пианино, не выжившее после встречи с самолётом). Я прикинул, что площадь трёхкомнатной квартиры Котовых была втрое меньше, чем гостиная в моём доме на Рублёвском шоссе в Москве, построенном в конце двухтысячных.
На спальню родителей Лены я взглянул мельком. А вот в комнате Котовой задержался. Окинул взглядом тесное помещение с металлической кроватью, с новеньким платяным шкафом и с прикроватной тумбой (Лена сказала, что её родители отказались от покупки нового письменного стола). Пил чай, разглядывал висевшие в рамках на стене фотографии – эта фотовыставка напомнила мне ту, что я видел в квартире профессора Баранова. Вот только на фотографиях в спальне Котовой я видел не седовласого профессора, а большеглазую девочку Лену и её родителей. Изображения на фотографиях мне прокомментировала Котова.
Лена указывала на фотографии в рамках чайной ложкой (будто указкой) и поясняла:
- Здесь я на утреннике в детском саду; играла там Золушку. А это я на сцене нашего дворца культуры – участвовала в спектакле «Двенадцать месяцев». Вот мы с мамой выступаем в Доме офицеров. Тут я пою на сцене нашего Дворца культуры, мама мне тогда аккомпанировала на пианино. А это: я танцую на отчётном концерте в семидесятом году; мне тогда было четырнадцать лет. Смотри, какая смешная: тощая и длинношеяя. Вот это я играла Мальвину в нашем школьном театре. Здесь я тоже Мальвина, но уже в театральном кружке во Дворце пионеров. Эта я в пьесе «Морозко». Дурацкий грим. Эта фотография мне никогда не нравилась…
- Котова, какого лешего ты делаешь на экономическом факультете? – в очередной раз спросил я. – Что ты забыла в МехМашИне? Твоя мама окончила консерваторию, играет на пианино, работает учителем музыки, ведёт музыкальный кружок во Дворце пионеров. Папа прекрасно играет на баяне. У тебя на роду написано быть артисткой – не экономистом и не нормировщиком.
Я разглядывал висевшие на стене портреты Лениных родителей, пока снова выслушивал уже знакомую мне историю о несостоявшемся поступлении Котовой в театральный институт. Особенно меня заинтересовали изображения Лениной мамы – я внимательно разглядывал стоявшую на снимке рядом с четырнадцатилетней Леной женщину. Вспомнил, как в прошлой жизни поучал сыновей Артурчика: «Если вам интересно, какой станет ваша невеста через двадцать лет, то посмотрите на свою будущую тёщу». Запечатлённый на фотографии чётырёхлетней давности облик Лениной мамы говорил о том, что через пятнадцать лет Котова будет красавицей.
Котова не походила на свою маму разве что носом – «потеряла» мамину «горбинку». И не получила в наследство родинку над губой – та досталась её старшему брату. А вот глазища и длинные ресницы у Лены были копией маминых. Как и цвет волос, как и овал лица. Невольно обернулся и окинул Котову взглядом. Отметил, что Лена уже не выглядела такой тощей, как при нашей первой встрече. Прикинул: фигура Лене тоже досталась мамина. Года через два она оформится – при встрече с Котовой нормальные мужики непременно повернут головы, чтобы рассмотреть её фигуру не только спереди, но и ссади. А многие ещё и восхищённо присвистнут.
- Что? – спросила Лена в ответ на мой оценивающий взгляд. – Сергей, почему ты на меня так смотришь?
Котова поправила косынку – я требовал, чтобы она на кухне во время работы непременно прикрывала голову (во избежание попадания её слегка вьющихся каштановых волос в торты).
Спросил:
- Отдохнула?
Лена повела плечом, ответила:
- Вполне.
- Тогда хватит бездельничать, - сказал я. – Возвращаемся на кухню. Завтра утром Дмитрий приедет за тортами. А мы с тобой пока проделали только половину работы.
***
Завершил я работу над финальным «изделием» в одиночку: отправил Лену «отдохнуть» после того, как она залила торт глазурью. К тому времени я тоже зевал, потирал глаза и злился из-за того, что в квартире Котовых не оказалось кофе: ни зернового, ни молотого, ни растворимого (который был сейчас «дефицитом»). Я поставил торт в холодильник, взглянул на часы. Отметил, что украшательство шестого торта я закончил в субботу ровно в шесть утра. Водитель директора швейной фабрики приедет к дому Котовой к девяти – мы справились с работой за
