Вероятно, ему казалось, что именно так должны держаться изобретатели.
— Что вы от меня хотите?
Если бы он знал, кто перед ним стоит, то, возможно, понял бы, что я ровным счетом от него ничего не хочу. Но мог ли Потапов подозревать, что я сам своего рода изобретатель — автор повести «Карапет»? Растолковывать ему это я, разумеется, не стал и сухо объяснил цель прихода.
Потапов окатил меня пренебрежительным взглядом. (Мне показалось, что он догадался, почему я до горла застегнул пальто и сунул левую руку в карман.)
— Никакого интервью я давать не буду, — вдруг высокомерно проговорил он.
Надо сказать, что еще час назад, стоя на Пушкинской площади, я заметил в новом светофоре существенный дефект. Светофор зачастую открывал путь трамваю, автомашинам с Тверского бульвара тогда, когда их там не было, в то время как на улице Горького как раз скапливалось целое стадо легковушек. Едва только поток транспорта бросался через площадь, как светофор механически закрывал перед ним «шлагбаум»: создавались заторы, «пробки». Поэтому я без всякого уважения смотрел на изобретателя, но, получив отказ, сразу потерял всю свою значительность. К такому обороту дела я никак не был подготовлен.
— Позвольте… товарищ, — забормотал я, от неожиданности забыв фамилию инженера. — Как же… так, товарищ. Меня послали. «Известия» интересуются.
— Я сам об этом напишу, — еще тверже и высокомернее отрезал инженер.
— Да, но… товарищ! Поймите! Не могу же я вернуться в редакцию с пустыми руками! Редактор…
— Это уж ваше дело, как объясняться с редактором. Повторяю вам: я сам пришлю статью в газету.
Потапов имел вид гения, которого хотят обокрасть. Оказывается, он был не менее великий изобретатель, чем я — прозаик. Даже не кивнув мне, он повернулся и покинул приемную.
Вот те и на! Человеку оказываешь честь, возишься с ним, и что получаешь в ответ? Экое самомнение!
В «Известия» я возвращался смущенный. Досадно, что не мог разгрызть такого пустякового «семечка». А впрочем, плевать я хотел на лысую макушку Потапова! Пускай хоть диссертацию пишет о своем светофоре.
«Ну, что в самом деле можно было сделать? — мысленно хорохорился я, вступая с кем-то в спор. — Не приставлять же Потапову нож к горлу? Да и какая разница? Пришлет ведь статью! Чего газета теряет?»
Опасения мои оправдались. Лифшиц выслушал меня холодно. Он, правда, ничем не выказал своего неудовольствия, только его тонкая рыжая бровь слегка вздрагивала, когда он говорил, не повышая тона:
— Очевидно, вы забыли, товарищ Авдеев, в каком отделе работаете? Мы — информация. Ясно? Так вы и должны были заявить инженеру Потапову. Мы — «Известия», наш авторитет нельзя ронять, и вы обязаны были выжать из него порученные вам двадцать строк о светофоре. Статья нам не нужна, это уже другой отдел газеты. Понимаете? Вы должны были это разъяснить изобретателю. А когда он отказал — следовало бы обратиться к руководителю учреждения, в крайнем случае позвонить мне. Жаль, что вы не сумели выполнить своего первого задания.
Каждое слово Лифшица казалось мне плевком в лицо. Я считал, что писатели стоят гораздо выше газетчиков и редакционных «чиновников».
«С кем ты, конопатая крыса, так разговариваешь? — думал я, боясь поднять глаза, чувствуя себя маленьким и несчастным. — Да я как прославлюсь, сам будешь ко мне за информацией бегать».
Больше я ничего не мог придумать для посрамления заведующего отделом. Как поддержать свое достоинство?
Сотрудники подняли головы, я поймал несколько веселых взглядов. Затем опять застучала пишущая машинка, принесли пачку новых телеграмм, кто-то громко заговорил по телефону, зашуршали бумагой, зачиркали перьями, и жизнь в отделе пошла обычным ходом.
— Такое уж изобретение! — насмешливо заметил я, стараясь показать, что ничуть не смущен. — На улицах автомобильные пробки.
— Это нас с вами не касается. Вы же не начальник транспортного отдела Моссовета? Кому надо, разберутся. Наше дело — поместить на четвертой полосе коротенькую информацию. — Лифшиц посмотрел на часы. — Сегодня уже поздно. Придите завтра или послезавтра, мы дадим вам новое задание.
«На хрен ты мне сдался», — решил я, идя домой по шумной вечереющей московской улице. — Зря только везде растрепался, что сотрудничаю в «Известиях». Как теперь явлюсь в деревню к жене? Как посмотрю в ее милые, правдивые глаза? Как вывернусь? Признаться, что оказался бездарным?»
А на Малом Гнездниковском еще Лида встретит вопросительным взглядом: «Оформился?» Наверно, уже Андриян Иванович вернулся из Зарядья и, возможно, «нагруженный». Племянница плачет. Да и какая вечером работа? Я решил погулять по Тверскому бульвару, чтобы немножко успокоиться.
Как я мог так позорно провалиться? Неужто я настолько ничтожен? Или слишком несерьезно отнесся к заданию редакции? За что меня преследуют несчастья?
Я не заметил, как уперся в Арбатскую площадь. Ого сколько отмахал! Повернул обратно, пошел тише.
«Конечно, обтерханное пальтишко, туфли худые… какая уж тут представительность? Развязности нету, моложавая морда. Творец светофора и выпятился фертом».
Часа два спустя я устало отдыхал на скамейке против Камерного театра и подводил итог пережитому:
«Ладно. Бывают срывы покруче, этот еще полбеды. Напишу Тасе, что сам отказался сотрудничать в «Известиях». Она любит меня, поймет. Объясню, что работа в газете съедала все мое время, я не мог взяться ни за новый рассказ, ни почитать интересную книгу. Тут еще затянувшаяся редактура «Карапета», надо же было заболеть Болотиной! Вот и бросил репортерство. Собственно, что произошло? Не сумел вытянуть сведения из надутого «изобретателя». Подумаешь! Вот если бы не сумел сделать о нем материал. Еще что? Потерял дополнительный заработок? Тоже мне трагедия! Мало ли я сидел на голодушке? Потерплю еще».
Во всем мире молодые писатели всегда ютились по мансардам и обедали надеждой, приправленной мечтой. Искусство — и жирный гусь! Что между ними общего? Не зря я заколебался, когда Цыпин пригласил меня в «Известия». Размениваться на поденку в газете! «Сочинитель бедный» должен вдохновенно скрипеть пером, а затем поразить мир своим творением! Иначе какой он талант?
А вот выйдет «Карапет», и «Известиям» еще придется печатать о нем хвалебную статью. Может, именно Натан Левик и даст ее туда.
VI
Прошла неделя с того дня, как я узнал о согласии Иллариона Углонова взять надо мной литературное шефство.
«Наверно, уже успел прочитать «Карапета» и ждет. Можно, пожалуй, и звякнуть ему?»
Мне и хотелось позвонить, и я боялся сам не знаю чего, откладывал, тянул.
День бежал за днем, наконец я решился. Из телефона-автомата с волнением набрал номер телефона, записанный в книжечку. Трубка горела в моей руке, я втиснул ее в ухо: а то еще чего-нибудь недослышу. Длинные гудки. Свободно. Значит, уже соединился с тем парнасским, творческим миром, в котором
